Огненные иероглифы (Иорданский) - страница 28
Последний великий альмами Фута-Джаллона
— Я знаю, где найти старика! — с порога закричал он. — Больше того, старик знает моего отца и примет тебя. Поехали.
Вскоре мы оказались перед группой глинобитных хижин. На первый взгляд они ничем не отличались от обычных крестьянских домов. Но Мамаду обратил мое внимание на их конические крыши:
— Ты видишь, во сколько слоев уложена солома? У бедняка на крыше в лучшем случае три слоя. Здесь же больше десяти.
Внутри было полутемно и прохладно. Толстая соломенная крыша надежно защищала помещение от палящего солнца. Земляной пол был тщательно выметен, стены украшены строгим геометрическим узором. Слуга, введший нас, остался у входа и молчал.
Неожиданно в проеме двери появился силуэт высокого, одетого в традиционный у фульбе голубой халат человека. Это был альмами. Он заговорил с нами на прекрасном французском языке и предложил сесть. Мы опустились на кожаные подушки.
Разговор наш был совершенно незначительным. Слушая альмами, я вглядывался в его худое, все в морщинах лицо крестьянина, стараясь понять, чем этот человек завоевал столь громадный авторитет по всей стране. А этот авторитет у него был. Еще несколько лет назад этот спокойный, с проницательными глазами старик дирижировал из-за кулис поступками тысяч человек. Конечно, колониальная администрация лишила альмами непосредственной власти, но и она ничего не могла поделать с его духовным, да и с политическим влиянием. Вожди Гвинеи смотрели на альмами как на своего лидера, своего руководителя.
В альмами чувствовалась внутренняя сила. Вероятно, его противникам не раз приходилось чувствовать на себе тяжелую руку старика. Была в нем и самобытность. Уже то, что он, один из богатейших людей страны, был одет как простой крестьянин и жил в такой же хижине, как и все его соплеменники, говорило о многом. Видимо, он не хотел позволить себе ничего, что могло бы отделить его от народа, и гордился своим народом, его культурой, традициями, образом жизни.
И все-таки его былая власть — власть вождя — вряд ли зиждилась только на силе ума, величии характера. Слушая его спокойный, размеренный голос и механически записывая его слова, я спрашивал себя, не удесятеряла ли влияние старика религиозная традиция веры в его святую мудрость. Не только в Африке зачастую предпочитают следовать не за идеями, а за человеком. Здесь же вождь воплощал в себе глубоко укоренившиеся верования, его почитание предписывалось обычаем. И эта слепота веры, и эта тупая инерция обычая притягивали к альмами фанатичных сторонников с могучей силой. Я уверен, что этот старик еще не сказал своего последнего слова.