Я обязан делить с этими людьми все их невзгоды, есть с ними из одного котла, носить такую же одежду и не жаловаться на какие-либо трудности.
Я всегда чувствую, что они не спускают с меня глаз, но не потому, что за мной следят, а потому, что я у них на виду. Если я буду вести себя так, как ведут себя они, то меня не будут замечать. Но если я буду вести себя плохо, то меня вполне могут заподозрить в «империалистических настроениях» или в том, что я проявляю комплекс превосходства, присущий белому человеку.
Кое-кто в лагере не относится ко мне благосклонно, питая подозрения ко всем американцам и просто поневоле мирясь с моим присутствием. Один из бойцов лагеря так ненавидит американцев, что при виде меня хватается за пистолет; его сестра входила в состав 77-й роты «Хукбалахап», бойцы которой были в 1945 году зверски убиты в Булакане помещичьими наемниками, связанными с американской армией. Я не обижаюсь, потому что вполне понимаю его.
Но есть и противоположная крайность: это люди, мышление которых все еще находится под сильным влиянием колониализма, так что даже здесь они отдают особую дань американцу. Обращаясь ко мне, они не называют меня просто «товарищ», а величают «сэр». Я улучил время, чтобы поговорить с ними наедине:
— Почему вы говорите мне «сэр»? Вы знаете, как меня зовут, знаете, что я ваш товарищ. Я такой же, как и все остальные в этом лагере, и все мы должны обращаться одинаково друг к другу. Итак, не говорите мне больше «сэр». Идет?
— Да, товарищ, — говорят они.
Но когда я снова встречаюсь с ними, то замечаю, что их языки заплетаются на этом слове и у них вновь получается: «сэр».
Возле клуба встречаю одного из бойцов охраны и спрашиваю его:
— Не видел ли ты случайно Селию?
Он смотрит на меня в недоумении, а я, опомнившись, тут же поправляюсь:
— Я хотел сказать, не видел ли ты товарища Рене?
Странно признаться, что во всем этом лагере мне известны подлинные имена лишь пяти-шести человек. Имена всех других скрыты от меня, так же как мое имя от них. Все мы в чаще лесов находимся на таком положении. Здесь, в этом тайном мире, мы скрываемся даже друг от друга. Всем нам присвоены клички, причем у некоторых насчитывается с полдюжины таких кличек, в зависимости от рода деятельности и связей данного лица. Селию называют Рене, меня — Бобом. Через некоторое время подлинное имя даже выговорить странно, подобно тому как прежняя жизнь на виду у всех кажется теперь такой далекой.
Наблюдается большое соперничество за право называться именами филиппинских героев, особенно тех, кто был связан с борьбой филиппинцев за национальное освобождение. Так, среди «хуков» можно найти такие имена, как «Дель Пилар», «Мабини», «Андрес» (Бонифасио), «Мальвар», «Луна», «Лапу-Лапу», «Макган», «Лакандула», «Дагохой», «Вибора», «Пларидель». Или имена героев из романов Хосе Рисаля, проникнутых национально-освободительным духом: «Симоун», «Ибарра», «Элиас», «Ноли», «Димасаланг». Другие носят имена, обозначающие достоинства, которые требуются от революционера: «Мужество», «Честность», «Верность», «Сила», «Дакила» (благородный), «Бакал» (железный), «Аламбре» (проволока), «Асеро» (сталь). Один из «хуков» зовет себя просто «Никогда», что, по его словам, значит: никогда не колебаться, никогда не сдаваться, никогда не изменять. Есть, наконец, и такие имена, как «Лиуайай (рассвет), «Лигайя» (счастье) и просто «Пилипинас» (Филиппины).