От мысли, что Аси уже может не быть в живых, у Тани темнело в глазах, голову сжимало огненным обручем, и сознание начинало уплывать. Но в глубине души Таня отчего-то не сомневалась, что дочь жива. Чувствовала это нутром, как когда-то чувствовала, что малышке нужно, чего она хочет, понимала по звуку плача, по выражению крохотного личика. Иногда ей казалось, что дочь зовет ее откуда-то издалека. И тогда Таня готова была на стены бросаться от безысходности, от того, что душа ее рвалась к ребенку, а она не знала, куда бежать. Но это случалось все реже, и Таня с тоской думала, что Ася, где бы она ни находилась, уже почти забыла ее. А она, Таня, не забудет никогда.
В районное отделение милиции в Икше она названивала каждую неделю, пока на другом конце провода не стали покрикивать:
– Перестаньте сюда звонить! Вы мешаете работать! Если будет новая информация, вас уведомят.
Звонить Таня не перестала, но надежда, что Асенька найдется, таяла с каждым днем. В милиции явно махнули на это дело рукой.
Ирка, заметив, что Таня отвернулась и прикрыла глаза рукой, скатилась со своей шикарной кровати и затормошила ее.
– Танька, ну брось! Ну ладно тебе, я сдуру сказала. Все будет хорошо, и Аська твоя найдется, вот увидишь.
Тане очень хотелось ей верить, но с каждым днем это становилось все сложнее. От дочки у нее осталась только пара туфелек, которые она купила ей с первой зарплаты в клинике, и стопка рисунков, которая росла день ото дня. Как и раньше, Таня каждую свободную минуту рисовала, какой станет дочь, когда подрастет. Но если раньше эти рисунки помогали ей держаться и верить, что у них с Асей все обязательно получится, они преодолеют все трудности и будут счастливы, то теперь эти рисунки были единственным, что хоть как-то связывало ее с дочерью, которая у нее однажды была. Проходило время, и Тане начинало казаться, что она выдумала Асеньку. Что та привиделась ей в алкогольном угаре, из которого ее вытащила Ирка.
И все-таки надо было как-то жить, чтобы не скатиться опять в пьяный морок. Таня панически боялась того, что уже произошло с ней однажды в Икше, и держалась из последних сил. Когда отчаяние становилось невыносимым, хваталась за карандаш и рисовала, рисовала.
Жила она теперь в той же сауне, где работала, в каморке для персонала. Под утро, когда заканчивались гуляния, и братки разъезжались на своих огромных мрачных джипах, убирала помещение, выносила бутылки, стараясь не вдыхать кислый пряный запах, чтобы меньше был соблазн допить то, что осталось, вытаскивала из стенного шкафа раскладушку и растягивалась на ней, стараясь уснуть. За стенами сауны, расположенной в одном из спальных районов Москвы, начинался день, просыпалась столица. Ревели моторы машин, цокали каблучки, смеялись дети, идущие в школу. Ей же нужно было поспать хоть пару часов, чтобы набраться сил для вечера, когда в заведение опять начнут стекаться клиенты.