Таня, войдя в комнату вслед за Иркой, оглядывалась по сторонам, рассматривая опрокинутую мебель и выпотрошенный матрас на кровати. Ей убиваться было не из-за чего, все ценности в их комнате принадлежали Ирке, у нее еще пока ничего своего не было. Тут вдруг Таня вспомнила про картонную папку, в которой хранила документы, бросилась к старому колченогому письменному столу с вывернутыми ящиками и принялась рыться в куче выброшенных из них бумаг.
Папки не было.
Убедившись в этом, Таня села на пол и в прострации уставилась в стену.
Нет, никаких ценных бумаг в ней у нее не хранилось. Но там было свидетельство о рождении Асеньки. Единственное доказательство того, что когда-то у нее была дочь.
Ноги снова ныли. Синану казалось, будто под кожу к нему забрались какие-то насекомые и ползают там, грызут бессильную плоть, пробираются в кости. Он глухо стонал, пытаясь кое-как ворочаться с боку на бок, упираясь руками в постель и рывком подтягивая за верхней частью туловища недвижимую нижнюю. В палате было темно. Где-то там, за опущенными жалюзи, ночная жизнь никогда не засыпавшего Стамбула только начиналась, здесь же царила такая глухая тишина, что казалось, будто на больницу опустилась вечная ночь, которая никогда не закончится. В палате было душно. Синан понимал, что это ему лишь мерещится, ведь бесшумный кондиционер работал двадцать четыре часа в сутки. И все же он задыхался: этот выхолощенный, лишенный запахов воздух, проникая в легкие, будто бы забивал их чем-то колким и сухим.
Синан неотрывно смотрел на полосу мертвенного света под дверью. Танечка снова сегодня дежурила в ночь, он знал это, и искушение позвать ее мучило его все сильнее. Она зайдёт в палату, стройная, легкая, светлая, будто солнечный луч, прикоснется к нему, и ноги сразу отпустит, и в палате станет прохладно, свежо, а на него наконец снизойдет благословенная дрема.
И все же в голове против воли начинали звучать слова медсестры. «Она чокнутая, полоумная, не от мира сего». Синан, как человек военный, не раз встречал за свою жизнь людей, которым виртуозно удавалось казаться не тем, кем они являлись на самом деле. Безобидные старички-пастухи, оказывавшиеся вражескими шпионами, раскованные современные женщины, оказывавшиеся фанатичными террористками. И как ни хотелось ему верить Танечке, внутри жило понимание, что обмануть сейчас его, зависимого, выбитого из колеи, страдающего от болей, было бы проще простого. Вопрос был только в том, для чего это могло понадобиться медсестре. Действительно ли она фантазирует, сочиняет себе другую жизнь и сама в нее верит? Или это ловкая мошенница, у которой на уме какая-то афера?