- Смотри, и дубленка моя здесь, - показал на вешалку в прихожей Глеб. - Наверное, фасон не понравился, - мрачно сострил он.
- Ты еще шутишь, - вздохнула Лена.
- Что же теперь - вешаться? - усмехнулся муж. - Но как они вошли? - Он осмотрел входную дверь, замки. - Вроде все цело.
- Что гадать, - сказала Лена и, неожиданно для себя, решительно произнесла: - Вот что, Глеб, звони-ка Игнату Прохоровичу! Срочно!
- Погоди, - отмахнулся он.
- Так время!.. Понимаешь? Время дорого! Воры успеют скрыться!
- Не волнуйся, - осклабился Глеб, - уже скрылись.
- Ну, знаешь! - возмутилась Лена.
- Ради бога! Пожалуйста! - Глеб направился в комнату, снова начиная злиться. - Сейчас примчится куча милиционеров, начнутся вопросы, допросы. Он снял, трубку. - Только я хотел бы знать, как к этому отнесется Антон Викентьевич?
- А как? - удивленно спросила Лена. - Я думаю, папа поступил бы именно так.
- Ты уверена? - Глеб, играя трубкой, внимательно смотрел на жену.
И Лена вдруг почувствовала, что твердой уверенности на этот счет у нее нет.
Она почему-то представила себе не отца, а бабушку. Бабу Лику, Леокадию Модестовну. Властную, надменную старуху, которая в свои восемьдесят лет ходила прямо, гордо неся красивую седую голову. И этот вензель на футлярах - Леокадия Гоголева - ассоциировался у Лены с чопорностью и загадочностью матери отца.
Баба Лика занимала отдельную комнату - самую светлую в квартире. Лену приучили входить к бабушке только с ее разрешения. Но Лену туда и не тянуло, хотя у Леокадии Модестовны было множество диковинных, красивых вещей. Ширма, обтянутая шелком, разрисованная хризантемами, фарфоровый божок с монгольским лицом, который долго качался, если его тронуть; веер из черных пушистых перьев: негритенок в чалме, атласных шароварах и с серебряной саблей в руке; альбом семейных дагерротипов в красном сафьяновом переплете.
Баба Лика редко выходила из своего обиталища. Она словно презирала мир настоящего, оставаясь там, в своем прошлом.
В дни бабушкиных именин (не рождения, а именин!) отец с утра просил Лену одеться понаряднее и навестить Леокадию Модестовну с поздравлением. Старуха сидела у окна в кресле в торжественном темном платье из кастильских кружев. Она, касаясь холодными сухими губами лба девочки, говорила:
- Спасибо, моя милая... - И закрывала глаза, словно засыпала.
Лена, боясь нарушить малейшим звуком ее забытье, тихо удалялась.
Месяца за три до смерти - Лене тогда было пятнадцать лет - баба Лика неожиданно сама пригласила ее в свое логово (так про себя называла девочка комнату старухи). Усадив внучку на старенькое канапе, она достала резной, инкрустированный перламутром и серебром ларец, открыла его ключом, висевшим на шнурке на шее.