Квартира была набита старинной мебелью, картинами, бронзой и прочими знаками советского богатства. Было даже тесновато в этих пяти комнатах. Антонина Сергеевна объяснила, что дачу она продала и лучшее оттуда свезла сюда.
В огромном шкафу лежали рукописи. «Сдать в архив всегда успею! – сказала Антонина Сергеевна величественным гулким голосом. – Глядите. Изучайте. Пойду подогрею чайник».
* * *
Пачки писем лежали на самой нижней полке, то есть на дне шкафа. Доска была накрыта длинной салфеткой. Костя переложил письма на стол карельской березы, на зеленое сукно. Приподнял и отодвинул салфетку. Там была как бы дверца вниз, с утопленным медным кольцом. Костя потянул кольцо. Дверца – точнее, крышка от потайного ящика – оказалась у него в руках. Отложил ее в сторону. В углублении лежал кожаный бювар. А в нем – не меньше трех сотен страниц, исписанных мельчайшим почерком на непонятном языке – угловатые заковыристые буквы. Костя перелистал рукопись. Обратил внимание на даты, стоявшие на некоторых страницах: 1934, 1936, 1939. Потом 1944 и далее, чуть ли не до 1988-го. Дневник! Причем явно – перебеленный, то есть переписанный начисто. Скорее всего, с каких-то тетрадок и заметок. Где же они? Костя пробежал взглядом по остальным полкам, но чисто логически понял, что черновые записи автор уничтожил, а окончательный вариант спрятал вот в этом тайнике. Он еще раз вгляделся в эти тесные царапучие строчки. Что за язык? Греческий? Грузинский? Или вообще эфиопский? Ладно. Разберемся. Спрятал рукопись в портфель. Закрыл тайник, застелил его салфеткой и положил пачки писем на место.
– Я к вам еще зайду не раз, поработать в вашем архиве, – сказал он Антонине Сергеевне, напившись чаю, съев еще две толстые конфеты и опрокинув на дорожку еще одну стопку коньяку. – Если, конечно, позволите!
– Милости прошу!
– Кстати, Антонина Сергеевна, чисто филологический вопрос… А какие языки знал Егор Федорович?
– Русский! – засмеялась старуха. – В совершенстве! Еще немецкий, конечно. Английский так, для туризма, он много ездил от Союза писателей. Мы с ним вместе ездили. Ну и родной, разумеется.
– Родной? – Костя поднял брови.
– Он же армянин! – Антонина Сергеевна подняла брови в ответ. – Геворк Аствацатурович Гарибян. А вы что, не знали?
– Н-нет…
На стене висел сочно написанный портрет Галибина – похоже, кисти Налбандяна. Костя посмотрел на него, и в этом чуть львином лице с седой гривой вдруг увидел южные черты: томные темные глаза, крупный выразительный нос, какую-то особую складку губ – сочетание мужества и сластолюбия.