Владелец ресторана на одном из крупных морских курортов на нашем пути, угостивший нас великолепной паэльей[1], с горечью говорит:
— К нам наезжают иностранцы, главным образом немцы из ФРГ, заявляют, будто они без ума от Испании, от пляжа, от моря, от солнца, задешево скупают большие земельные массивы и хвастают тем, что вот, мол, они облагодетельствовали нас, бедных испанцев, своими денежками. Потом они делят землю на участки и в свою очередь продают их, иной раз с домом, иной раз лишь как место для застройки, но всегда — во много раз дороже первоначальной цены. А потом исчезают вместе с денежками, и больше их не видать. Вот тебе и любовь к Испании!
Попробуй скажи после этого, что в Испании мало зарабатывают!
— Зато рабочий в Испании ничего не зарабатывает, — откровенно признает хозяин. — На цементном заводе, мимо которого вы уже проехали, после забастовок в феврале рабочие добились повышения зарплаты с трехсот до четырехсот песет в неделю. Но поди проживи с семьей на четыреста песет! Этого слишком мало.
Лишь перед самой Валенсией, которую мы проскочили, почти не задерживаясь, а по-настоящему только за ней следы строительства туристских заведений стали исчезать. Мы проезжаем через убогие провинциальные города — ни промышленности, ни сколько-нибудь значительной торговли; горстка лавочников и ремесленников живет здесь от того немногого, что удается сбыть друг другу и окрестным земледельцам. Невзрачные, уныло стоящие вдоль улиц дома с серыми, выложенными из камня фасадами, почти всегда двухэтажные. Лишь церковь, как правило, выдержана в неимоверных пропорциях. У портала одного из этих детищ времен барокко я впервые заметил мемориальную доску, какие (пока что) можно увидеть повсюду в Испании. Под рельефным изображением Мадонны красуется надпись: «Пали за Бога и Испанию — всегда в строю!» — и далее крупными буквами первое имя: «Хосе Антонио Примо де Ривера» — основателя фаланги, казненного законным республиканским правительством в начале фашистского мятежа. Ниже двумя колонками и соответственно уменьшенными буквами следуют имена расстрелянных фашистов.
— Целых сорок штук, среди них — отъявленные фашистские мерзавцы, — цедит сквозь зубы Хосе, явно сдерживаясь, чтобы не плюнуть. — Потом-то фашисты убили в здешних местах четыреста или пятьсот республиканцев, только об этом никто в открытую не говорит!
Впрочем, он не дает воли своим чувствам, и правильно делает: прямо наискосок находится пост «гуардиа сивиль», иначе говоря, жандармерии, его можно определить по непременной надписи над входом: «Todo роr la Patria» («Все для Родины») и по одетому в черную форму жандарму в характерном головном уборе. Жандарм стоит с праздным видом и ленивым, скучающим взглядом посматривает на прохожих, ему нечего делать, и слава богу: если он ничего не делает, значит, он никому не причиняет вреда. И уж, конечно, как раз мы меньше всех заинтересованы в том, чтобы пробудить в нем жажду деятельности.