- В пот вогнало? - улыбнулся, подходя, Бабаев. Шагов за десять он уже узнал его: это был тот самый дряблый, сутулый, которого он видел ночью и у которого спросил о новой жизни.
На нем было форменное пальто и фуражка с каким-то значком и кокардой; реденькая рыжая бородка, жидкие длинные волосы, очки в золотой оправе. Из-под очков чуть испуганно, точно мелко дрожали, таращились глаза.
- Да ведь мы знакомы даже!.. Знакомы, а вы бежите... Нехорошо.
Бабаев подошел и протянул руку.
- Нагнибеда, - назвал свою фамилию тот; кашлянул и добавил: - Не знакомы, а только виделись... Я оттуда не пошел спать - прямо сюда.
- И я ведь тоже!.. Не спал - пошел охотиться, - улыбался ему прямо в лицо Бабаев.
Было какое-то странное чувство - чувство своей власти вот теперь над этим дряблым человеком. Точно охотиться он вышел именно за ним, долго бродил, выслеживал и настиг.
- Утром в лесу очень хорошо, - конфузливо сказал Нагнибеда, - я люблю.
- Утром только? Всегда хорошо, а не утром, - улыбнулся Бабаев.
Он внимательно вглядывался в красноватые с бурыми морщинками щеки, кустистые волосы на них, какой-то вдумчивый и совсем неумный нос Нагнибеды с мягкими ноздрями, и вспомнил, что слышал где-то о Нагнибеде, что он учитель гимназии, а раньше служил в акцизе, пишет какие-то книги, которые печатает сам и которых никто не покупает, а заглавие последней книги "Суть ли законы эстетики" даже не понял никто, и смеялись над нею, толстой, невинно и лениво лежавшей под солнцем в окне книжного магазина. Обложка у нее сначала была зеленая, потом порыжела, и почему-то чем больше смотрел Бабаев на Нагнибеду, тем больше он казался ему похожим на свою книгу.
- Теперь часов шесть... или больше? - ненужно спросил Нагнибеда и поднял голову к солнцу.
Бабаев медленно, все так же глядя на него в упор, достал часы.
Зеленое чуялось кругом, переливалось, шушукалось. Зеленое было живое, сплошное. Нельзя было его назвать как-то мелко - опушкой леса. Оно сочилось и отражалось, точно со всех сторон стояли зеркала, и странно было, что в нем, бесформенном, четкой вкраплиной торчал человек, в определенной, смешно сидящей на нем форме, носил какую-то фамилию, глаза у него таращились из-под очков, щеки морщились бурыми полосками; голос был свой - сухой, с трещинами, как спелая коробочка мака...
- Двадцать минут шестого, - сказал Бабаев. - Теперь солнце всходит рано, - добавил он.
Вглядываясь и напрягаясь, он страстно хотел угадать ход мыслей его, другого: сейчас он что-то должен сказать - что?
- Такая длинная ночь была - показалось уже поздно, - повел головою вбок Нагнибеда.