Он муторно вздыхал, облизывался и бормотал невнятно, как умирающий, у которого все онемело.
— Ну? Ну, доказал? Герой. Молодец. Доказал ты Лисенку? Э-э-эх, ты. Во теперь как…
Он поднял голову, когда вошел Виктор, попробовал улыбнуться виноватой улыбкой.
— Я же не знал. Я… никогда бы… он… не понимаю, ничего не понимаю… Почему, а?
— Бросьте. Кто же мог знать?
— Он же вас остаться просил.
Виктор вздрогнул. Молодой не мог знать этого. Этого не мог знать никто. Он опять почувствовал себя выдуманным, который ничего не понимает, но о котором все понимают все.
Кто-то тронул Виктора за плечо. Чуть не вскрикнув, он резко обернулся. Сзади стоял спутник Молодого, человек с большим белым лицом, очень почему-то знакомым.
— Извините, пожалуйста, но мне сказали, что вы хорошо знаете эти места. — Человек выслушал утвердительное молчание, кивнул. — Вы не знаете, куда могли уйти колонисты?
Виктор посмотрел на Косматого, попытался не ответить и не смог.
— К пеулам, куда же еще.
— А… еще раз простите, пожалуйста… А вы не смогли бы провести нас туда?
Виктор отрицательно мотнул головой, но человек с белым лицом ждал более конкретного ответа.
— Нет.
Поддавшись микробу вежливости, он слегка поклонился, повторил:
— Нет, извините, — и быстро вышел, отпихнув кого-то с дороги.
Сзади раздалось повелительное «постойте», потом просящее, удивленное «да постойте, куда же вы?»
— Я не могу! — крикнул Виктор, нарушая мир тихих голосов и похоронных поз. — Я не могу.
* * *
Перед тем, как идти к Норам, Виктор заглянул в дом Паулы. Часть мебели стояла на месте — то, что привез он. Остальное исчезло. Людей здесь не было, как видно, уже давно. Под окном зияла нора.
— И Никиту забрали. Не пожалели, — пробурчал он себе под нос.
Он представил, как больно было Никите на тряских носилках, как сжимал он зубы, как терял сознание. У пеулов около сотни нор, в одной из них лежит сейчас он, лежит на меховой подстилке, рядом разложен микроскопический костерок, вонь, духота, сырость, гарь, мельтешат уродливые синекожие дети, мать чинит одежду в углу, лицо у нее горькое и упрямое (и тупое! — со внезапным злорадством добавил он вслух), а Паулу отвел в сторону коренастый пеул из тех, что ходят на охоту с людьми, и пытается объяснить ей, что с этого дня она стала его женой. Он уже с кем надо договорился и никто из людей возражать не будет. Паула, конечно, смотрит в сторону, усмехается и молчит.
Путь до Нор длинный, и надо было спешить, чтобы опередить десантников, если те решатся на поиски— он не хотел говорить с Паулой при них. Когда показался лес, усыпанный жадными до тепла цветами, светлое солнце Оэо уже начало свою вечернюю пляску. Все предвещало добрый вечер — и плавная синусоида, которую выписывало солнце, и цвет облаков, и голос верхнего ветра, и все ночные цветы, которые плотно прятали свои лепестки в коробочки лаковой кожи.