О чудачествах и проницательности господина Стендаля (1783–1842)
Фредерик Стендаль, писатель, о чьем творчестве и личности, много чего сказано. Я имею в виду, как современников, так и последующие поколения. Мы эту полемику опустим, и потолкуем немного о причудливой личности господина Стендаля, а также, фактически и сознательно, всего о двух его произведениях — мы ведь с вами здесь не литературный процесс изучаем, куда нам с нашими временными ограничениями анализировать исторический процесс. Нет, мы поведем себя единственно возможным в наших условиях образом — мы постараемся нащупать в том, что принято считать литературной классикой, определенные болевые точки, благодаря которым указанная литературная классика может стать нам душевно и умственно близкой. Вот, собственно говоря, и все. Творчество писателя Стендаля представляет в этом смысле благодатную почву, к тому же оно наиболее непосредственно выводит нас на литературу двадцатого века. Ну конечно, мое дело вам на принципиальные вещи указать, а там всякий за себя сам решает, что ему обо всем этом думать.
Родился писатель в Гренобле в семье адвоката, в среде вполне обеспеченных почтенных буржуа. Стендаль оставил о детском и юношеском периоде своей жизни достаточно достоверные воспоминания. Написанные под конец жизни, они были, согласно завещанию, опубликованы спустя пятнадцать лет после его смерти в сочинении под названием «Жизнь Анри Брюлара». В этих воспоминаниях он, в частности, указывает, что собственный характер его сызмальства и до полной зрелости не претерпел никакой эволюции, а также ласково именует родимый Гренобль «дерьмом» и «блевотиной». О матушке у мальчика остались самые чудные воспоминания, потому что она умерла, когда ему было семь лет. А батюшке случалось отнимать у сынишки книги, возмещая утрату книг объяснением своих проектов земельной мелиорации. Вот Стендаль и благожелателен к нему, как к родному городу, именуя папашу «ублюдком». Однажды услышав, как какой-то незадачливый священник в разговоре с отцом заметил, что смерть его жены, очевидно, угодна Богу, он заодно и на всю жизнь возненавидел и религию. Стендаль пишет: «Я ненавидел аббата (своего воспитателя), я ненавидел моего отца, я еще более ненавидел религию, во имя которой они меня терроризировали». Воспитывал внука дед с материнской стороны — врач и довольно известный общественный деятель, поклонник Вольтера, естествоиспытатель, автор ряда научно-популярных, как мы бы нынче сказали, книг. Атмосфера в доме деда была куда более благоприятной для интеллектуального развития и вообще теплее, нежели в угрюмом доме отца. Стендаль учится в одной из созданных Конвентом школ, по программе, разработанной философом-просветителем Дестюдом де Траси. Это весьма элитарная школа: среди учителей есть ряд примечательных людей, например, языковед и философ, последователь Паскаля и Декарта Клод-Мари Гаттель и известные математики Анри Дюпюи и Андре Шабер. Кстати, мы будем об этом говорить, математику Стендаль вообще воспринимает с восторгом, как своего рода необходимую умственную гигиену — и как противоядие от повального общественного лицемерия. Как соврешь в математике? А еще он понимает, что хорошие отметки по математике помогут ему удрать из Гренобля и, занимаясь математикой дополнительно, заканчивает триумфально школу первым учеником по этой дисциплине. И еще одно, но великое событие, происшедшее в Гренобльском детстве — открытие сервантесовского Дон Кихота. Как скажет сам Стендаль «…величайшая эпоха в моей жизни». В 1799 г. он покидает Гренобль ради Парижа, где работает в военной канцелярии под руководством весьма высокопоставленного родственника. Канцелярская работа скучна, и через некоторое время мы видим восемнадцатилетнего Стендаля (не без помощи тех же родственников, братьев Дарю) лейтенантом шестого драгунского полка, вместе с полком совершающим итальянский поход. Италия, Милан, миланская опера Ла Скала производят на юного лейтенанта неизгладимое впечатление. Именно в Милане он начинает вести свой знаменитый Дневник, в котором намерен записывать историю своей жизни, ничего не утаивая и не вымарывая. В этом же Дневнике он утверждает, что ему суждено быть писателем, но писателем, которого оценят лишь в двадцатом веке, а до 1880 года ему понятым быть не суждено. И еще он боится собственной чувствительности, способной привести к безумию. Отчасти поэтому он записывает в Дневнике, когда ему двадцать три года: «Найти самого себя. Как можно больше бывать в обществе и развивать свои способности. Я настоятельно нуждаюсь в учебном плане».