И еще одна важная, быть может, самая важная, вещь… Когда Стендаль говорит, имея в виду Сореля, что у человека две души, это не совсем то, о чем говорили Гете и Достоевский. Стендаль имеет в виду сосуществование в одном человеке фактически двух: человека действия и человека наблюдающего за собственным действием. Встает вопрос, и для Стендаля это тоже вопрос: самонаблюдение отравляет ли любовь? Да, Сорелю самонаблюдение любовь отравляет. Но вообще, этот вопрос можно поставить шире, скажем так: а возможно ли счастье в настоящем? Или счастье это всегда, — Стендаль сам это и говорит — осознание счастья, то, что доходит только потом, пройдя этап осознания, потому что непосредственно мы ничего такого испытать не можем. Повторяю, только потом это или другое состояние может оцениваться как счастье. Иными словами, в большей или меньшей степени мы «всегда включены». Для Расина, Руссо и Толстого непосредственность и осознание, самонаблюдение не совместимы, одно убивает другое. Но здесь художественная правда, и в данном случае это правда Стендаля, сильнее. Мы с вами по себе знаем, что мы просто обречены на то, чтобы переживать и сознавать одновременно, и сознание при этом вовсе не убивает чувств, а углубляет их. У героя Стендаля переживание любви к госпоже де Реналь и соображение, какая дрянь, — богаче и знатнее меня и надо мной издевается — развиваются параллельно. А еще можно задаться вопросом: что я чувствую, когда я чувствую? Да, мы видим и способны анализировать свои собственные переживания в момент их переживания, и это не отменяет переживания. Кое-кто скажет, что это лицемерие. Но это вовсе не лицемерие и не двоедушие, но нормальное состояние нормально сложного человека.
Кстати, Лев Толстой, так страстно домогавшийся душевной одномерности, пытался описать неравенство человека самому себе (этот эпизод остался в черновиках и не использовался им) на физическом уровне: «в то время как мои уста поблагодарили и попрощались, тело изогнулось и село на диван». Физическое или душевное несовпадение с самим собой — нормальное явление, не стоит нас упрощать. Одна из самых сильных страстей человека и героев Стендаля, и в этом принципиальная новизна Стендаля и состоит, — отдавать себе отчет в том, что он переживает. Припомните, как Жюльен ставит себе задачу завладеть ручкой госпожи де Реналь. Он желает добиться, чтобы эта ручка не отдергивалась, ибо ему хочется хотя бы отчасти, компенсировать то унижение, которому он, простолюдин, подвергается в доме аристократа. «Это сознание долга, который ему надлежало выполнить, и боязнь почувствовать себя смешным или, вернее, почувствовать себя униженным мгновенно отравили всю его радость» (гл. 8). В следующей главе герой решает во чтобы то ни стало добиться, чтобы рука госпожи Реналь осталась в его руке. «Как только часы пробьют десять, я сделаю то, что обещал сделать нынче вечером, — иначе иду к себе и пулю в лоб». Он свершает свой подвиг и душа его утопает в блаженстве не оттого, что он влюблен в г-жу де Реналь, а оттого, что кончилась эта чудовищная пытка. Это уже достаточно сложное душевное состояние, и, конечно, до Стендаля литература таких вещей не знала. Писатель, действительно, оказался специалистом по человеческому сердцу. Но возвратимся к г-же Реналь: она, совершенно упоенная любовью, пребывает в блаженстве и всю ночь не смыкает глаз, ибо счастье не дает ей уснуть. Меж тем Жюльен засыпает мертвым сном, изнемогший от борьбы, которую целый день вели в его сердце застенчивость и гордость. Утром, когда его разбудили, он не вспоминает г-жу де Реналь… он выполнил свой долг — вот главная восторженная мысль. Эта ситуация неоднократно обыгрывается Стендалем для того, чтобы показать как различно восприятие людей. (Мамардашвили по этому поводу шутливо замечал, что не следует целовать возлюбленного, когда он несет хворост).