«Всю местность окрест разорил без пощады»
«Днем отсыпаясь, в набегах ночью
Беря города, он прожил три года»
«…Ходил на Альканьяс, разграбил местность.
Одел он в траур весь край окрестный…»
«Когда в Валенсию Сид вошел…
Разжились все золотом и серебром
Сделался там богачом любой.
Взял пятую часть мой Сид от всего —
Тридцать тысяч марок ему пришлось».
«Минайя с дружиной остался в поле
Считать и записывать взятое с бою» и т. д.
[2]Действительно, следует признать, сражения, задаваемые Сидом только постольку, поскольку имеют целью торжество христианской веры, почти всегда это сражения ради добычи и наживы. Сервантесовский Дон Кихот с его милосердием, обостренным нововременным чувством социальной справедливости и зарождающимся правосознанием никогда ничего подобного, конечно бы, не одобрил. Но равно для Сида благородные намерения рыцаря Печального Образа остались бы за семью печатями. При этом вовсе не всегда и только отчасти враг воплощен маврами, он может быть представлен содружеством мавров с христианами, а если точнее, врагами являются все не сподвижники, располагающие тем, что может быть отнято и использовано для личного обогащения, обогащения своих людей и в целях военной выгоды. Все это именно так, и в итоге простодушному взгляду, брошенному современным читателем на текст «Песни о Сиде», предстает весьма неожиданная для средних веков картина всевластья практицизма и меркантильности, которую часть исследователей называет реализмом, и находит в ней обаяние и простодушную безыскусственность, столь свойственные обитателям земель за Пиренеями. Это с одной стороны. С другой стороны, у современного читателя создается впечатление, что речь идет о заурядном разбойнике былых времен, этаком лихаче уголовного кодекса, чьи неблаговидные действия в известном количестве случаев задним числом оправдываются пресловутым патриотизмом. Но дело, однако, не в этом.
У поведения рыцаря Сида, конечно, есть подспудные идеальные основания — просто современному взгляду они не сразу видны, потому что судим мы о нем из нашего времени. Да и как иначе мы можем судить? Известное высказывание о том, что «история всегда творится сегодня», т. е. тем, кто ее пишет, — сущая правда. Но не единственная. Правда еще и в том, что, только попытавшись встать хотя бы в чем-то на позиции той, очень далекой, эпохи, можно добиться более или менее адекватного понимания эпических событий.
Прежде всего, нужно отдать себе отчет в одной принципиальной вещи: человек тех времен не был человеком государственным, он не имел у себя в голове никакой стратегии и цели, соответствующих неким общим интересам. А пока не сложилась нововременная идея государства, никого нельзя было убедить в том, что человеческая жизнь обретает смысл тогда, когда она служит какому-то делу. Человек тех времен полагал, что не он должен приспосабливаться к какой-то своей миссии и обязанности, а наоборот миссия призвана ублажать и развлекать его. Как пишет знаменитый испанский философ Ортега-и-Гассет, самым несущественным в каком-нибудь предприятии было для этих людей довести дело до конца, и самым важным — воспользоваться им как чистым предлогом и счастливым случаем для того, чтобы не сидеть на месте, поспорить, «раздухариться», заварить заварушку, и если повезет, добыть себе на остриях праздных пик какую-нибудь выгоду. (Заметим, кстати сказать, что и выгода эта тоже понималась не на нынешний лад