Последнее по поводу понятия чести, на котором держалась идеология официальной Испании, и так или иначе трактовавшегося в испанской литературе. Если смысл деятельности рыцаря Сида состоит в том, чтобы, ограбив город, послать богатые подарки королю и получить от него ответный подарок, а с ним и честь; если для рыцаря Амадиса честь воплощена в непререкаемом исполнении нормативов рыцарственности в безвоздушном пространстве рыцарского мира, то наученный горьким опытом Ласарильо не находит в чести никакого проку, полагая единственной целью, достигаемой любыми способами — включая те, что традиционно считались бесчестными — материальный достаток.
В конце победоносной скачки по неведомому тракту таинственного мира рыцарь завоевывает Прекрасную Даму, а Ласаро, сбив ноги в пыли реальной грязной дороги, берет в жены служанку, сожительницу настоятеля. Рыцарю удается отстоять и возвеличить высокие идеалы бескорыстия и чести — Ласаро после совершенствования в науке жизни тоже удается доказать читателю, что мир насквозь корыстен, а честь — пустой звук. Наивно было бы считать, что структурное совпадение при диаметрально противоположных содержательных выводах какая-то случайность. И просто так непредвиденно вышло, что Ласарильо — рыцарь наоборот. Пародийная антириторика как раз и возникает на фоне возвышенных общих мест, побуждая культуру к движению и являясь свидетельством ее жизнеспособности.
Через полвека этим двум точкам зрения, рыцарской аристократической и плебейской плутовской, предстоит объединиться в пределах одного текста, породив его многомерность, объемность, и в итоге, исключительную наглядность сложного образа. Нарисовав портреты людей и вещей. Впервые явив представление в плоти, когда источником удовольствия сделаются не только судьба и приключения, но эффект присутствия. Мы имеем в виду конечно Дон Кихота.
Несколько предварительных слов
Эта книга очень долго томилась в ожидании издателя. Десять лет назад, когда она приблизительно сложилась, она могла стать культурным событием — сейчас это событие среди других равных. Октавио Пас тем временем умер, и автору этих строк пришлось с печалью перемарывать «есть» на «был». По годам он был уже стар, хотя слова «старый» и «старость» как-то к нему уж совсем не подходят. Издали, по крайней мере, всегда создавалось впечатление, что он жил мимо собственного летосчисления.
Смолоду друзья наградили Паса труднопереводимым прозвищем «El reves revolteado», которое приблизительно можно передать как «Господин Шиворот-Навыворот» или «Баламут», одновременно, впрочем, в посольских и министерских коридорах его почтительно-шутливо именовали «Поэт». Что Поэт — классик, в самом что ни на есть стопроцентном смысле, стало ясно всем и давно, но, конечно, теперь, когда он больше ничего не напишет, его творчество подвергнется исчерпывающей — Бог даст, не умертвляющей — каталогизации, причем поле деятельности у исследователей, а пишут о нем очень много, поистине огромно. Написанные ниже строки не предполагают ни одной из целей добропорядочного обзора, они для этого недостаточны, это просто попытка постоять неподалеку.