Одна из капитальнейших причин катастроф, происходящих в романах Фолкнера, та, что как его герои вкусили «печенья мадлен» так они никак не могут его прожевать, впав в состояние вспоминания, они из него не выходят, у них пресловутые «перебои сердца» (снимал башмаки — понял: бабушка умерла) длятся всю их жизнь, они так и не кончаются — и это конечно иной поворот проблемы, чем у Пруста. Ведь, по Фолкнеру, оказывается, что вечно пребывать ЗДЕСЬ, но не СЕЙЧАС, а значит, и не здесь, пагубно для себя и для окружающих. Персонажи Фолкнера, в отличие от чистейших касталийцев, помешаны на истории и диахронии, круто замешены на своем прошлом, на памяти об отцах и дедах. Вообразите наших ветеранов, особенно перед 9-ым мая, они навечно в своем окопчике или возле пулемета, где бы они реально в это время ни были.
Запах глициний моментально вызывает в памяти Квентина Компсона, персонажа романа «Шум и ярость», его сестру Кэдди, для идиота Бенджи, брата Квентина и Кэдди, Кэдди вечно пахнет деревьями, а деревья пахнут Кэдди, потому что в мире все повязано и друг в друге отражается. Мисс Дженни в романе «Сарторис» не желает садиться в автомобиль Баярда Сарториса, ибо для нее гораздо живее и реальнее всяких технических новинок история, случившаяся некогда, этак полвека назад, во время войны Севера с Югом, (приблизительно тогда, когда у нас отменяли крепостное право), и ее родственники, предки, двое офицеров-конфедератов, южан, двое мальчишек, обезумевших от молодости, решили под Рождество отведать индейки в чужом военном лагере, и эта дерзкая выходка, о которой сохраняются почтительные воспоминания в семействе, превращает в глазах мисс Дженни двух сумасбродов в двух ангелов, вырывающих своей гибелью род людской из прозябания и духовного ничтожества. Мисс Дженни вся там, где стоит беломраморный дом Сарторисов с лестницами, устланными красными коврами и тишиной, где поют снегири, пересмешники и дрозды, и пахнут глицинии. В самом имени этого уходящей династии — Сарторис — звучит некая блистательная обреченность. Для мисс Дженни нет никакого БЫЛО, все только ЕСТЬ. То же самое для пастора Хайтауэра из романа «Свет в августе». Это престранный пастырь живет совсем не пастырскими заботами, он живет памятью о деде и весь в том самом миге, на той Гражданской, когда дед его скачет на коне по Джефферсону… «крики торжества и ужаса, топот копыт, деревья дыбятся в красном зареве, словно застыв от ужаса, и острые фронтоны домов — как зазубренный край рвущейся земли». Это образ, застрявший в уме пастора Хайтауэра, никогда им не прожеванное «печенье мадлен». История Гэйла Хайтауэра — а в «Свете в августе» несколько более или менее самостоятельных сюжетных линий — нелепая история священника, спутавшего церковную кафедру с кавалерийским седлом, в проповедях которого гремят копыта конницы, а его становящиеся все более угрюмыми прихожане в ужасе разбегаются, но он этого не видит, он живет только своей манией. Точно так же он не замечает ни собственной женитьбы, ни жены, он домогается всеми силами после окончания семинарии прихода в Джефферсоне исключительно потому, что там скакал на коне его дед. И соответственно он за это расплачивается: жена начинает ездить на свидания в гостиницу в соседний город, а потом кончает с собой, его лишают прихода, и он доживает жизнь в домике на краю городка, в котором и пытается в конце романа спастись от преследователей главный герой Кристмас.