Надо было продавать.
Он достиг вершины. Небесные тела дали ему шанс, и нельзя было позволить алчности ослепить себя. Если Король Фердинандо решил сразу избавиться от всего пакета акций, мог ли мой отец придумать лучшее решение? Он готов был поспорить, что в течение двадцати четырех часов котировки ценных бумаг обвалятся. Для Эдуардо не имело значения, что там произошло на самом деле и не обменялись ли братья секретными сведениями. Надо было живо избавляться от акций. Наступил лучший день в его жизни.
Он дал отмашку Паскуале, что пора продавать, и тот отправил телексом распоряжение банковскому агенту, находившемуся в биржевом зале миланского Палаццо Медзанотте. 16:39. Эдуардо только что заработал двести миллионов лир. И все благодаря телефонному звонку. Он вытащил чековую книжку и выписал чек на два миллиона самому лучшему своему компаньону – Паскуале, сыну мыловара с виа Дуомо, когда-то взявшего измором дона Джеппино и получившего стиральную машину, которую тот не мог себе позволить. А второй чек, на один миллион, предназначался коллеге из отдела ценных бумаг, попросившему в тот день отгул, – Паскуале всего-навсего подменял его. «Надо быть щедрыми, когда дело касается богини с завязанными глазами, – любил повторять Эдуардо. – Пусть она и не видит нас, но на хорошие манеры обращает внимание».
* * *
Однажды, уже после выхода Человека-паука из тюрьмы, отец предложил мне навестить дедушку с бабушкой. Я ничуть не удивился, потому что раз в месяц мы обязательно ездили к ним вдвоем, была у меня такая семейная обязанность.
Это всегда происходило субботним вечером. Отец забирал «мерседес» из автомойки, проезжал по огибающей аэропорт дороге и через несколько минут оказывался на окраине Казории, северного пригорода Неаполя, где прошли его холостяцкие годы и куда мои бабушка с дедушкой давным-давно переехали из печально известных желтых малоэтажек Форчеллы. Увядающая избыточность старого города с его перенаселенными вонючими закоулками сменялась иным увяданием, уже не таким жизнерадостным и многообразным, бедняцкого района на полпути между полями, засаженными кабачками, и дорожной развязкой.
Мне становилось дурно от одной мысли о том, что предстоит целовать впалые щеки деда, который из-за глаукомы ослеп на один глаз и давно перестал вставать с кровати. Но отступать было некуда. Я уже вырос, и теперь приходилось считаться с условностями: при встрече следовало звучно, чтобы все слышали, расцеловать дона Джеппино в обе щеки, пока он в ответ целует воздух своими холодными пересохшими тонкими губами.