Не знаю, что именно натолкнуло меня на эту мысль. То ли зародившееся во время мимолетной утренней встречи предчувствие, которое вскоре переросло в уверенность, что она никогда не станет достойной матерью, то ли ее улыбка. На лице Ребекки не было и намека на раскаяние или стыд, хотя она выжгла клеймо на наших жизнях. Ни тени сомнения, страдания или сочувствия по отношению к тем, кто ее любит. Наоборот. Только презрение и натянутая улыбка. Неужели она считала нас посредственностями, потому что мы не позволяли себя связывать, как сардельку, и не отдавались первому встречному, рискуя умереть от удушья?
Да, именно ее улыбка и натолкнула меня на эту мысль.
Я всегда осознавал собственную ограниченность. Я был жадным и ленивым консерватором. Никогда по-настоящему не вглядывался в суть вещей, никогда не копался ни в своей душе, ни в чужой и взамен обрел необычайный покой. Я предпочел давать простые ответы на сложные вопросы. Даже будучи советником криминального босса, я ухитрился сохранить свой апломб средней руки чиновника, атавистическую склонность оставаться мелкой сошкой. Я упустил шанс воспользоваться предоставленными мне возможностями, как сказал бы сын в один из своих приступов извращенного вдохновения. За десять лет, проведенных в чистилище, я ни разу не ступил в Старый Бари. Я покуривал сигарету и наблюдал за бурлившей там жизнью, скользя по поверхности своих мыслей.
Вот почему я решил избавиться от Ребекки и завершить ритуал жертвоприношения, который провалил этот идиот Вольфанго Патане.
Это был самый надежный способ стереть улыбку с ее лица.
Привет, пап, хочешь стакан растительного молока?
Я не отвечал. Просто стоял и смотрел на нее. На обнаженной шее виднелись побледневшие синяки. – Так что, пап? Молоко будешь?
Я скрипнул зубами и заставил себя посмотреть ей в глаза.
– Знаешь, как он тебя назвал, – пробормотал я, – знаешь? Черная статуэтка, вот как. А ты не хочешь нам помочь.
Я не стал дожидаться ответа. Развернулся и ушел в свою комнату.
В последующие дни я старался как можно реже бывать дома. Я покорно ждал, когда сын попросит меня уехать. Не хотелось бросать внуков в такую минуту, но теперь было ясно, что я уже ничего не могу для них сделать. Однажды я вернулся с прогулки по району Навильи, и Марчелло сообщил, что у Ребекки планы на вечер, а мы останемся дома, закажем пиццу и посмотрим фильм по телевизору.
Промучившись полчаса от нездорового любопытства, куда и с кем она пошла, я позволил себе расслабиться впервые за долгое время. И сомнений не осталось: без нее жизнь действительно была бы куда лучше. Около полуночи дверь распахнулась, на пороге появилась Ребекка в белом платье в красный горох, сняла туфли на каблуках, чтобы не поцарапать паркет, с надменным видом бросила их в угол и прошествовала в спальню. Сын тотчас вскочил и последовал за ней, как собачка. Этой ночью они снова ссорились.