И я твердо решил: если палачи опять придут, попытаются меня мучить, я сорву с кого-нибудь из них оружие, буду драться, чем угодно, — табуретом, руками, зубами! Лучше погибну в борьбе, чем вот так пассивно, не сопротивляясь, как какой-нибудь толстовец. Я принял решение, и от одного этого сразу почувствовал себя куда лучше.
Открылась дверь. Полицейский принес кружку теплой воды и кусок ржаного хлеба. Наконец-то я смог хоть немного утолить голод! Потом лег и уснул.
Так продержали меня в участке еще четыре дня. Допроса больше не устраивали, словно пристав почуял мою решимость сопротивляться во что бы то ни стало.
А на воле в это время происходило вот что.
Как только парторганизация узнала о моем аресте, немедленно собрали совещание. Товарищи решали, как помочь мне бежать. В это время в Златоусте был Костя Мячин, ему и поручили освободить меня.
В каталажку, где держали меня, сажали и за разные мелкие провинности. Попадали туда и пьяные дебоширы. А у златоустовских боевиков был на примете один бывший матрос, горький пьяница и буян, которого то и дело бросали в каталажку. Там ему давали проспаться, награждали полдюжиной тумаков и выкидывали за ворота. Этого пьянчужку боевики иной раз, даже без его ведома, использовали для кое-каких разведывательных целей. Пригодился он и на этот раз. Моряку зашили в надежное место записку, дали денег на выпивку и попросили его, как только он окажется в каталажке, выбрать удобную минуту и передать записку мне.
Сначала все шло как по-писаному: парень здорово подвыпил, как следует набуянил, и его забрали в участок. Но тут он с пьяных глаз перестарался и вытащил записку слишком рано. Дежурный городовой заметил это, записку отобрал и здорово его отколотил. Избили еще раз и меня. В тот день я так и не понял, за что.
На следующее же утро под большим конвоем меня отправили в тюрьму.
На дворе был уже май.
Неудача с пьянчужкой не обескуражила друзей. Через одного сочувствующего нам солдата из тюремной стражи товарищи с воли наладили со мною переписку, сообщили план побега и передали пять лобзевых пилок.
В ночь с 26 на 27 мая, к двенадцати часам, я должен был выпилить оконную решетку и выбраться в тюремный двор. Как раз в это время на посту находился «наш» солдат. Стена тюрьмы в этом месте была рядом с жилыми строениями, и ребята хотели втянуть меня на нее на веревке.
Несколько суток, которые оставались до двадцать шестого, я провел не очень спокойно. Время то тянулось медленно, то бежало семимильными шагами.
Наконец наступило двадцать шестое… Сегодня либо я окажусь на воле, либо… Как всегда, особенно трудно ждать последние часы и минуты.