Вернувшись с войны, дядька Змитрок долго сидел на пепелище, которое начало уже зарастать, и упорно, задумчиво курил. Потом бросил окурок, тщательно растер его каблуком сапога, чтобы не было пожара: как будто бы этот пепел, который и так перегорел дотла, снова мог заняться пламенем. Решительно встал и взялся за топорище. А вскоре на пепелище, там, где была старая хата, уже стояли вот эти три венца нового сруба…
— Вера, там твоя яичница еще не готова? — повернувшись к землянке, крикнул дядька Змитрок.
— Иди уж ешь! — приоткрыв дверь, ответила Туньтиха.
Дядька Змитрок не спеша слез со сруба, осторожно пошатал топорище, вытащил воткнутый в бревно топор и, взяв его с собою, пошел в землянку.
А я, заглядевшись на сруб, который сегодня так помолодел, прошел было уже проулочек тетки Евки. Вернулся назад и чуть не бегом выскочил на тропинку.
Около сеней, под стрехою, лежали напиленные и наколотые дрова — сложенные, видимо, уже на зиму. Одна сторона их осела и обвалилась — или куры раскидали (они сейчас сидели на плашках), или дрова в этом месте плохо были сложены и развалились сами.
Ни на дворе, ни в огороде тетки Евки не было видно. Я открыл скрипучую дверь и в темноте сеней едва нащупал щеколду.
— Тетка, а вам сегодня перевод! — еще не войдя в хату, еще с порога радостно крикнул я.
Тетка Евка лежала на нарах — лицом к стене. Около ее головы, ближе к окну, стояла в кадушке большая, под самый потолок, пальма, с запыленными длинными и узкими, как у шелковой травы, листьями. Тетка повернула голову, и сквозь листья я увидел заплаканное лицо.
— Чего ты кричишь, змей? Чего?
— Вам деньги пришли, — уже тихо и нерешительно повторил я.
— Онемей ты со своими деньгами! Не показывай мне их. Неси их быстрей из моей хаты. Куда хочешь неси…
Тетка Евка заголосила.
— Так вы же все ждали их, — виновато начал я.
— Онемей, я тебе говорю! Не хочу я видеть твоих денег!
И тетка, закрыв мокрое лицо руками, заплакала навзрыд и отвернулась к стене.
Я бросил перевод на судник[4], где стояли неприбранные и непомытые миски, и быстренько выбежал из хаты. Пока бежал по проулку, все слышал, как голосила и причитала тетка Евка, как она кого-то кляла.
Я не мог понять, что случилось. Так ждал человек этого перевода: не давала прохода, все — «когда принесешь» да «когда принесешь», а как принес — только накричала.
Что случилось с теткой Евкой? Выбежав на улицу, я хотел незаметно проскочить мимо хаты Игната Холоденка. Дядька Игнат — старший брат Монаха в Белых Штанах — пришел сюда из Булины в примаки. Худой и длинный как жердь, он пережил свою полнолицую Пелагею и теперь тоже жил один в нестарой еще хате-пятистенке. Своих детей они с Пелагеей не имели, а один сын, который уже был у жены, когда Игнат сошелся с нею, и который, как к родному отцу, привык к отчиму, не вернулся с войны — еще и сейчас за балкою, под потолком, меж сухих веток прошлогоднего мая торчит аккуратно сложенная вчетверо похоронка, которая больно напоминает, что парень погиб смертью храбрых где-то между Невелем и Городком.