— Почему вы пешком, а не на машине?
Вот и то гнездышко, которое я видел весной, — опустевшее, полуразрушенное: видно, жаворонята давно уже вывелись, научились пользоваться своими крыльями и улетели в теплые края.
Вот Гриша Медвецкий докапывает своей картофелекопалкой картофельное поле в Аржавке — ту картошку, которую он сам сажал, сам окучивал, сам растил.
Вот в Хралах анибалевские женщины поднимают последний лен.
А вот уже и само Анибалево.
Хата Пелагеи Аланцевой — чуть ли не последняя в деревне: под самым Соловьем. Возле изгороди, на улице, кажется, в самой пыли, реденько разостлана поздняя осенняя отава — кто ее знает, успеет ли она высохнуть. Сбитые из жердочек (только для приличия) ворота — представляю, как они скрипят, когда их открывают, чтобы впустить во двор коня с телегой. Всюду — и на дворе, и даже за воротами, на улице, не убранные пока что, валяются сломанные игрушки: тут лежит втоптанная в землю нога светло-розовой пластмассовой куклы, вон там — погнутый маленький совочек, еще дальше — испорченная заводная машина… Мне все это понятно — у тетки Польки в хате все лето было много детей. Теперь осталась только одна внучка — светловолосая говорунья ее дочери.
В хате чисто, аккуратно. В передней стоит холодильник, газовая плита. В задней — два шкафа, которыми отгорожена спальня. Тетка Полька, увидев, что я гляжу на эти два шкафа (зачем они, мол, два в деревенской хате), объясняет:
— Второй шкаф брата.
Она собиралась на ферму.
— Ты побудь, внученька, одна, пока мама с работы придет, — ласково сказала она девочке, которая забавлялась в передней хате большим голубым мячом. — Только смотри окна им не разбей…
Мы вышли на улицу.
С ТЕТКОЙ ПОЛЬКОЙ ПО ДОРОГЕ НА ФЕРМУ
— Что-то я совсем занедужила. Руки болят — и вот тут, в пальцах, и вот тут, в плечах. А что вы думали — сызмальства работаю, да чтоб все еще сила была? Откуда же ей браться? После войны осталась одна, без хозяина, а на руках — пятеро детей. И все маленькие, как конопельки. Что тут делать? Сижу и ничего придумать не могу. А дети есть просят: «мамка» да «мамка». Крикнешь на них: «Я тебе сейчас мамкну!» — а потом и самой жалко. Мне уже советовали кого-нибудь в детдом отдать — все легче было бы. Но кого из них отжалеть? Если кого и отдашь, так будто ты его уже не так и жалеешь. Погляжу я на них, погляжу, а потом обниму всех, прижму к себе да как заплачу-заплачу. И они, дети, плачут. Нет, думаю, пускай все остаются: никого не отдам — они же все мне дороги. Как будет, так будет — как-нибудь проживем.
Пошла я тогда с мужчинами косить. И что вы думаете — научилась не хуже их косой махать. Потом уже мужчины узнавали мой прокос — «так чисто, видимо, Полька косила…». А я, может, и не пошла бы косить, но тогда косцам литру молока давали. Пойду-ка, думаю, пусть моим деткам хоть та литра молока будет.