Все же, выцыганив у Демидьки коня и без Холоденка собрав упряжь, тетка, нигде не найдя хоть какого-нибудь ломаного плуга, за повод привела на наши сотки хромого Шнэля и стала с ним посреди полоски в борозде: с хомутом на плече, с вожжами и поводом в одной руке и с пристяжкою-вальком — в другой. Она стояла, будто от холода подергивая плечами, неловко поправляла хомут, который все сползал на руку, и только кричала на коня: «Стой, чтоб тебя, злыдень!» Кричала на коня, который, кстати, и так стоял очень тихо и не думал трогаться с места.
Спокойно, будто бы ничего не замечая, пахал свою полоску Гатила. Немного ближе к нашим соткам также в полном спокойствии сеял себе — даже слышно было, как зерно шуршит о сева́лку, — Клецка.
Пришла на сотки и Валя. Увидав, как сиротливо, с хомутом на плече, стоит в борозде тетка, упала на межу, обняла затвердевшую землю широко раскинутыми руками и заголосила:
— А таточка ж мой родненький! А мамочка ж моя дорогая! А где же вы лежите и не откликаетесь. А все же люди давно сеют, и только наша полосочка стоит горемычная, как сиротиночка…
Гатила и Клецка делали вид, что не слышат этого плача. И только Туньтик, который с Туньтихою ехал по загуменью — эта дорога пересекает поперек все длинные и узкие сябрынские сотки, что тянутся чуть ли не до самого леса, — остановил коня и с женою подошел к нам.
— Вера, — сразу же повернулся он к Туньтихе, — давай мы возьмем у этой тетки коня, запряжем двух и себе напашем, и ей тоже. Все же парою они тянуть лучше будут.
И, еще раз взглянув на тетку, которая все держала в руках валек, сказал ей:
— Бросай ты его, Лёкса. Он тут не поможет. Теперь уже нам одного мало. Беги на колхозный двор, — попросил он меня, — и принеси стальвагу.
Когда я прибежал со стальвагою, которая позванивала цепочками, дядька Змитра уже выпряг своего коня, надел хомуты, засупонил их, распутал постромки, снял с телеги плуг, что вез на свое поле, — словом, подготовил все и только ждал меня.
Вскоре и посреди наших соток появилась черная полоса влажной еще земли.
— Дядька, дайте попробовать и мне, — шел я вслед за Туньтиком и все просил научить меня пахать.
Наконец, ровно, красиво пройдя еще раза по три с обеих сторон, он прямо в борозде отдал мне в руки шершавые, видимо недавно набитые, ручки плуга, которые успел уже нагреть. И я, ступая по холодной и влажной земле, до того легко пошел за плугом, что даже удивился и сам. Плуг шел на диво ровно, не выскальзывал из земли: может, потому, что кони привычно — один в борозде, другой рядом — не сбиваясь, послушно и спокойно топали вперед.