Еще с улицы я заметил: в задней Петраковой хате, где жила Павлина Романовна, горела лампа, — значит, она была дома. «Вот и хорошо, — подумал я. — Отдам ей письмо в руки».
В сенях постучался в дверь, взялся за щеколду. В передней хате было темно, а в задней действительно горела лампа. Я несмело поздоровался:
— Добрый вечер.
— Вечер добрый, — ответил мужской голос.
Это был тот самый веселый и разговорчивый летчик, офицер с военного аэродрома. Аэродром выстроили недалеко от нашей деревни, — тихими вечерами, а то и по утрам, когда ветер дует в нашу сторону, часто слышны бодрые песни солдат и звонкая полковая музыка.
Там, в отгороженном уголке леса возле аэродрома, под соснами, ежедневно гудел хоть и маленький, но все же базар, где женщины, которые не успели еще завести в гарнизоне своих «знакомых», чтобы ходить к ним на квартиру, поставив меж корней свои бидончики с молоком, миски с маслом, корзиночки с яйцами, наперебой зазывали к себе жен летчиков. И мы, мальчишки, когда наш лес богател ягодами и грибами, носили сюда, под сосны, продавать эти лакомства, чтоб иметь деньги на книжки и тетрадки. Носил и я, но сколько раз, увидев, что красиво и чисто одетые жены летчиков даже не смотрят в мою сторону и равнодушно проходят мимо моих высыпанных на газету пары стаканов малины или просто синей от спелости черники с прилипшими к ягодам хвоинками, зелеными листочками — среди них изредка засветится, блеснет кое-где красная, спелая земляничка, — около которых несмело и стесняясь, а главное, молча, переминаясь с ноги на ногу, стоит сам «хозяин», — я злился на рынок и отдавал тогда свой «товар» почти задаром. И особенно после того, как я принес на продажу литра два козьего молока, которое тетка собрала с утреннего и вечернего удоя (ночью, чтоб не прокисло, оно стояло в холодной воде), а какая-то злая женщина, попробовав мое молоко, подняла на весь базар такой крик, что я бросил от страха и молоко, и бидончик и, не оглядываясь, побежал к лесу, — после того мне совсем не хотелось ходить под отгороженные сосенки, и только когда уж была очень большая нужда, я, чтобы не обижать тетку, все же соглашался сбегать на тот рынок…
Я обвел глазами комнату. Летчик перехватил мой взгляд и, нарочито печально покачав головою, сказал:
— Нет, брат, нет твоей Павлины Романовны. Я ее и сам, брат, жду. Она в школе педсовет проводит. А письма и газеты — словом, всю корреспонденцию она велела забрать мне.
Я отдал газеты, нерешительно взялся за конверт, а потом опустил руку — отдам завтра сам Павлине Романовне.