— Давай, брат, давай, — протянул руку летчик. — Приказ есть приказ. Мы с тобою должны его только выполнять.
И я отдал ему письмо. Я уже говорил раньше, что немного недолюбливал этого летчика. И сам не знаю почему. Недолюбливал за то, что он хорошо танцует, что очень много знает и интересно рассказывает, что прекрасно поет, что на нем красиво сидит офицерская форма… Одним словом, я не любил его как раз за то, что нравилось, видимо, Павлине Романовне.
Летчик сидел у небольшого столика, застланного белой-пребелой скатертью, на том самом небольшом, с наброшенной клетчатой дерюжкой диванчике, где они всегда разговаривали вдвоем с Павлиной Романовной.
Однажды — это было как раз накануне первомайских праздников — в передней хате, на столе, что поставлен впритык к окну, выстругав из щепки широкое перо, на какой-то шуршащей бумаге я писал красными чернилами первомайский лозунг, который надо было повесить перед входом в школу. А в задней, как раз на этом самом диванчике, сидела Павлина Романовна с летчиком. Я слышал, как они спокойно и громко беседовали: говорили, можно сказать, обо всем и ни о чем — шутили, смеялись.
На стене, в уголке над умывальником, висело большое зеркало, и, когда я совсем случайно заглянул в него, — сразу же, застеснявшись, отвел глаза в сторону. Дверь в заднюю комнату была открыта, и в зеркале я хорошо видел тот диванчик, на котором сидела Павлина Романовна с летчиком и, не подозревая, что их можно увидеть из передней, целовались. Потом летчик отстранялся от Павлины Романовны, дотрагивался до ее щеки своим высоким лбом, на который спадали прядки волос, и снова говорил обычно и непринужденно — обо всем и ни о чем.
Так вон оно что! Они целуются, а чтобы ни я, ни дядька Петрок, который лежит на печи, даже и не подумали об этом, ведут такой легкий и непринужденный разговор.
Когда летчик снова наклонился к Павлине Романовне и снова начал искать ее губы, та молча оттолкнула его и, приложив палец ко рту, глазами стала показывать на меня и кивать головою — мол, ты что, увидит еще или услышит, не дай бог. А сама весело заговорила. Летчик, тоже приложив палец к губам, махнул в мою сторону рукою, что, наверное, значило: он, мол, пишет, занят своим делом и на нас не смотрит, а я поцелую тебя так, что никто и не заметит. Вот так разговаривая руками и глазами, вслух он рассказывал про какого-то своего солдата, который очень ленится служить. И все же он поцеловал ее еще раз. Павлина Романовна сдержанно кашлянула, и снова их разговор вернулся к тому самому солдату, который так плохо служит.