Ядоха оттянула меня туда, где стояли женщины, заговорила:
— Не пей, крестничек, этой дряни. Мой отец восемьдесят годков прожил и в рот ее не брал. Бывало, возьмет на язык, попробует, сморщится и выплюнет все, даже язык оботрет.
Савка резко сдвинул мехи, и гармонь замолкла. Шовковиха подошла к женщинам. Она тяжело дышала, но улыбалась весело.
— Видать, гета, что Шовковиха блины пекла — все ворота в тесте, — прищурился Демидька и снял с ее платка небольшой комочек теста, уже присохший к махрам.
— Блинов-то не пекла, а хлеб роженице замесила. А то ведь у нее ни корочки.
— Как там хоть Настачка себя чувствует? — спросила Тешкова.
— А ничего себя чувствует, — отдышавшись, ответила Шовковиха. — Хорошо себя чувствует. Полежала она, полежала немного, а потом провела рукою по волосам и, поверите ли, говорит мне: «Ну, а теперь уже, бабка, и Настачке на свадьбу можно идти».
— А что, разве ей привыкать — третьего рожает, — усмехнулась Тешкова и, взглянув на Лесю, которая все еще держала Миколку, сказала: — Уронишь, уронишь хлопца! Лучше на руки возьми. Вот так, — и, увидев, что Леся ловчей взяла малыша, успокоилась.
— Самой есть нечего, а все рожает.
— И она мучается, и отец век мучился. Бывало, ни семя, ни емя у него…
— Нет, — возразил Клецка, — ее отец был середняк: торбы с боков, а сам посередке. Идет, бывало, побираться — кум королю!
Одни криво улыбнулись Клецкиной шутке, другие промолчали.
— Боже мой, боже, и что себе девка думает? — заахала и Ядоха. — Я как-то и говорю ей: «Наста ты, Наста, что это ты делаешь? Некому тебя, Наста, бить». А она посмотрела на меня невинно так, засмеялась, да и говорит: «Чего ты на меня, тетка, кричишь? Разве они у меня, эти дети, частые? Пускай растут здоровые!»
Тут же у порога толкались меж взрослых и Настачкины дети — старший Алеська и меньшой Генька. Около них, наклонившись, стоял Рогатун, что-то говорил детям и по очереди гладил по головкам — то одного, то другого.
Дуня Тешкова позвала малышей:
— Дети, идите домой. Ваша мама из магазина вернулась. Куклу вам купила — будете играть…
Кто-то за столом громко засмеялся, кто-то совсем недалеко забубнил:
— Своего бы лучше смотрела. Чего она к этим детям цепляется!
Когда Алеська, подвернув рукава большого мужского пиджака, которые тут же снова сползли опять, взял за руку Геньку и обрадованно потянул его к двери, Шовковиха, глядя на детей, рассказывала женщинам:
— Уга, какая терпеливая эта девка. Самой уж так худо, так худо, аж заходится вся, а она еще про курей думает. «Шовковиха, кричит, иди, накорми цыплят». — «Брось ты, Наста, об этой чепухе думать. Давай я тебе лучше чем-нибудь помогу». — «Шовковиха, кричит, не зли меня лучше — иди покорми цыплят, я тебе говорю. Чугунок с картошкой на загнетке стоит». И пришлось идти. Покуда не накормила тех цыплят, к себе и не подпустила…