Действительно, у дядьки Гришки было два прозвища, и как кому хотелось, тот так и называл его.
— Что вы, дядька, нет, — неуверенно солгал я, ибо за глаза, как и все, конечно же, звал его по прозвищу.
Дядька Гришка был крепко навеселе и потому хотел, все не отпуская меня, разобраться в этом, будто очень важном для него сейчас вопросе. Я же спешил вырваться от него. И когда Рогатун отпустил меня, сразу же вылетел из сеней.
На улице стояла настороженная тишина.
Наконец где-то за Булином, из-за далекого, серого сосняка, на небо выкатилась луна. И в ее свете как-то сразу по-другому засветились деревья, дома, сама улица.
Выбежав, я чуть не столкнулся с Ленкой — она стояла возле самого крыльца и по-взрослому, как будто только что отплясала польку, обмахивалась платочком, проветривалась, оттягивая короткие пышные, собранные в сборку рукава кофточки.
Лена, увидев меня, ничего не сказала, а потихоньку пошла на улицу — туда, где рос большой клен, под которым стояла лавочка. Я молча шел следом и сам себя неожиданно ловил на мысли, что сегодня мне почему-то снова захотелось поцеловаться с Ленкою. Даже казалось, что сегодня это будет совсем не так, как тогда, зимою.
Лена дошла до клена и остановилась. Подождала, пока подойду я. Потом осторожно взяла мою руку в свою и спросила:
— Еще болит, Ясичек? — И, взглянув на меня, добавила: — А знаешь, Волечка такое маме наплела.
— И что мама?
— Ничего.
Я стоял совсем близко — даже чувствовал, как пахнет ее высушенная на ветру кофточка, которую она постирала, наверно, перед свадьбой, видел, как строго в лунном свете белеет ее лицо. Я положил руку Лене на плечо, и мои глаза сами стали приближаться к ее глазам…
Мне казалось, что и ее глаза спешат навстречу моим…
Но тут на крыльце весело засмеялись молодые. Я быстренько снял руку, Лена выпустила из своей ладони мои пальцы, и наши глаза стали отдаляться — все дальше, дальше и дальше… С веселым смехом прошли мимо нас раевщинская Люська и сябрынский Женька. Увидев нас, Женька шепнул Люсе:
— Смотри ты, новая свадьба завязывается.
И весело засмеялся. Люся тоже засмеялась. Так, беззаботно переговариваясь и смеясь, они пошли по Татьянкиной стежке, по холодной и крупной росе, которая, видимо, обильно осыпалась на ноги.
Белое праздничное платье молодой уже слилось с освещенной луной окрестностью, и только черный костюм молодого долго еще, как призрак, как привидение, чернелся вдалеке — даже казалось, что Женька идет один, без невесты.
Они шли туда, где, будто выбежав из леса, стояла на опушке одинокая рябина…
Может, наскучило молодым сидеть за пропахшим водкой столом, слушать шумные разговоры захмелевших гостей и откликаться на их настойчивые «горько!», толкаться в тесном кругу Матруниной хаты — им захотелось побыть вдвоем, может, поговорить, а может, и просто помолчать вместе.