Когда они отошли, я снова, несмело, стесняясь, хотел повторить то, что чуть не сблизило наши с Леною глаза. Но теперь все уже было не так. Однако наши глаза опять приблизились, а когда я, казалось, даже почувствовал близкое, незнакомое еще мне тепло Ленкиных губ, возле нас, как взрыв, послышалось:
— Что вы делаете?!
Я вмиг отшатнулся и увидел, что, немного отбежав (чтобы я не догнал его), на улице стоит Клецка и тянет свою старую песню:
— Ленкина шпаднича! Ленкина шпаднича!..
Там же, около Клецки, хохочут другие ребята.
Ленка внезапно из такой тихой и ласковой снова сделалась злой, насмешливой, колючей, как рысь, кинулась на меня, сорвала с головы мою шапку и забросила ее в огород.
А потом отбежала туда, где стояли хлопцы, и качала дразниться:
— Лысый, лысый, лысый…
Я, прикрыв руками макушку (мне казалось, что все видят, как лунный свет переливается на моей вчера постриженной голове), полез через изгородь в Вековухин огород, — со своими шорохами, освещенный луною, он казался каким-то жутковато чужим и незнакомым. И пока под яблонями, в сухой ботве, я искал шапку, Ленка все еще стояла на улице и дразнилась — будто манила своего баловника, маленького бычка, который так смешно бодается тупым и безрогим лбом:
— Лыська, лыська, лыська… Ясюля, ясюля, ясюк…
Мне было до боли обидно, и я думал про себя: «Ну ладно же, погоди, как только найду шапку — догоню и потаскаю вредину, Микитову дочку, за косу». Это же надо так дразниться, да еще перед хлопцами!
Но когда вышел с огорода, Ленки на улице не было — ее догнала Чуешева Алька, и они, рассказывая, как одна сорвала шапку, а другая укусила Клецку за руку, побежали домой. Не было на улице и ребят. Только за деревней слышен был приглушенный Клецкин голос, — наверно, любопытный и настырный Федя по Татьянкиной стежке побежал вслед за молодыми: посмотреть, куда они пойдут. Под кленом, на том месте, где только что стояли мы с Леной, были уже Рогатунов Роман с Клавой — они глядели на меня и, смеясь, шептались.
— Что, удрала Лена? — спросила Клава и захохотала.
Около крыльца, освещенные полоской света, который из хаты через темные сени, через растворенные двери пробивался во двор и будто помогал светить луне, стояли Холоденок с братом. К ним уже спускался с высоких ступенек Хадосьин Матвей. Холоденок говорил тихо, но ночью и самый тихий разговор слышен далеко.
— Не говори, Малах, оно всякое может быть. Хотя этот дурной Клецка и мелет что попало…
— Может-то может, но все же…
— А я вот Сымонова хлопца каждый день с газэтками жду, около хаты своей встречаю. А может, наш Лешка где-то живой, думаю. А может, где в плену до этого был, а может, когда и отзовется, письмо напишет.