А тем временем случилось вот что.
В процессе работы над «Честью» я был связан с разными судебными, прокурорскими и милицейскими органами и встречал там разных людей и разное отношение к моей работе — от резко отрицательного до резко положительного. Такое, очень доброе и сочувственное отношение я встретил в Министерстве внутренних дел, в отделе детских колоний. А они выпускали тогда даже специальный журнал, который так и назывался «Детские колонии». И вот в этом журнальчике и были напечатаны отдельные главы «Чести», ее первые публикации. А так как, повторяю, отношение к «Чести» в этих кругах было разное, то в редакцию пошли тревожные сигналы.
— Я знал, что «Честь» ваша — крепкий орешек, — сказал мне Евгений Ефимович, — но такого количества звонков, разных вопросов и запросов не ожидал. Так что будьте готовы ко всему.
И потому для предварительного обсуждения он решил собрать небольшое совещание. Люди были разные, с погонами и без оных. Голоса тоже были разные — резко «за» и резко «против». Представитель прокуратуры, например, держал длинную речь, доказывая, что книга вредная и печатать ее нельзя. Евгений Ефимович все это слушал, записывал, а потом позвал меня в свой кабинет и, решительно хлопнув ладонью по столу, сказал:
— Трусы в карты не играют. Будем печатать.
Вот почему я навечно буду признателен Поповкину Евгению Ефимовичу и его светлой памяти, и от себя и от имени советских читателей, за ту мудрость и гражданственность, которую он проявил там, где другой, тоже такой же «главный», на том же самом посту, при тех же самых обстоятельствах — «убоялся». Один решился, другой убоялся. Почему?
Личность? Или принцип, творческая позиция?
В одной откровенной беседе мне пришлось, например, столкнуться с подпольной, поразившей меня своей обнаженностью, позицией «верняка». Вот и здесь перекрестились и выявились эти два сосуществующих и противоборствующих принципа: «Трусы в карты не играют» и позиция беспроигрышного «верняка».
«Честь» пошла в печать. Четвертый номер прошел спокойно. Пятый, майский, приурочивался к Третьему съезду писателей РСФСР. А в нем появляется писатель Шанский, а с ним — вся его откровенная проблематика. Во время съезда я смотрю по газетным и журнальным киоскам — нет пятого номера, нет пятого номера. Нет!
— В чем дело? — спрашиваю у своего редактора Евгеньева.
— Ничего страшного, — ответил он. — Там в типографии с бумагой какие-то нелады, а так — все в порядке.
Но так как в это время редакционные планы уже успели перестроиться, то в публикации повести произошел естественный перерыв. Вот почему она опубликована в четвертом-пятом, а потом в десятом и одиннадцатом номерах «Москвы» 1959 года.