— Д-да-а… — неопределенно протянул «главный». — Ну, а тогда все придется основательно перестроить. Первую часть, где ваш герой делается преступником, нужно будет сократить, а вторую, где он становится опять человеком, — расширить.
— А вот этого я делать не буду, — ответил я. — Я просто не могу этого сделать. Это будет нарушением жизненной правды. А это невозможно. Вы сами писатель и сами должны это понять.
— Д-да-а… — опять протянул «главный». — Ну, а тогда что же?.. Тогда придется расстаться.
Я пожал плечами и, немного помедлив еще, видимо в подсознательном ожидании каких-то перерешений, поднялся и пошел к двери, а около двери повернулся и добавил:
— А все-таки эта книга будет напечатана, если не при мне, то после меня.
И вышел.
— Что с тобой? — спросила жена, когда я вернулся домой. — Ты же совсем черный!
— Ничего. Все образуется, — ответил я знаменитой толстовской фразой.
Но до этого было еще очень и очень далеко. Я снова и снова проверял логику моего разговора с «главным», но ошибки в ней не видел. А подлинную суть этого разговора помог мне понять товарищ, с которым он, «главный», советовался перед тем, как принять окончательное решение. «Я убоялся» — так была сформулирована эта суть. Ну что ж! У каждого своя суть.
Но недели через две-три я был приглашен в редакцию журнала «Москва». Не так давно туда был назначен новый «главный», ныне покойный Евгений Ефимович Поповкин, и, видимо, в целях формирования портфеля, пригласил группу писателей «на чашку чая». Я пошел, хотя после полученного удара больших надежд и даже планов не имел и потому помалкивал, выслушивая, что говорят другие. А когда высказались все, Евгений Ефимович обратился ко мне:
— Ну, а как вы, Григорий Александрович?
— Не знаю, — в нерешительности промямлил я. — Есть у меня одна вещица, но это на смельчака.
— А почему вы думаете, что мы не смельчаки? — спросил Поповкин, выслушав мое краткое сообщение о «Чести». — Хотите, пока вы пьете эту чашку чая, секретарь напечатает договор? Тут же и подпишем.
Такая легкость, даже поспешность меня, по правде сказать, смутила, и я растерялся.
— Подумаю.
Но что тут долго думать? Через два дня я дал согласие, а через неделю получил согласие журнала.
— Ну что ж? Будем печатать, — сказал мне от имени редакции Борис Сергеевич Евгеньев, очень уважаемый мною человек, который прежде редактировал и мою «Повесть о юности». — Практически это намечается так: четвертый, пятый, а может быть, и шестой заняты, и мы будем целиться на седьмой.
Но прошло несколько дней, и он снова звонит мне и говорит, что планы перестраиваются и «Честь» начнет печататься с очередного, апрельского номера.