Тогда я это еще не понял, но в докладе Соболева, за его высокопарной, но туманной фразеологией мне интуитивно почувствовалось что-то «не то». А на меня уже летела и гремела лавина читательских писем, вызванных «Честью», на их основе уже готовилась к печати строго документальная, вернее, эпистолярная повесть «Повелевай счастьем», в которой, точно по ироническому рецепту Соболева, мой герой вначале «спотыкается», а потом, «становясь на стезю добродетели», вступает в комсомол и начинает учебу в нефтяном институте, причем герой не выдуманный, а настоящий, живой и названный в повести по собственному имени и фамилии, который и в дальнейшем поддерживал со мной самые дружеские отношения. В это же время зарождалась и складывалась и «Трудная книга», отдельные фрагменты из которой я потом зачитывал на этом же собрании. И над всем этим, над всей проблемой, над всеми думами и муками, людскими и моими собственными, была занесена даже не просто равнодушная, а недоброжелательная и циничная рука.
Вот почему я ринулся тогда в бой со всем своим петушиным задором.
«Мне было бы очень горько, если бы я ошибся, приняв за чистую монету определение, которое Леонид Сергеевич дал писателю: боец. Оно полностью совпадает с моим пониманием назначения писателя. Поэтому я тотчас же послал ему записку: «Иду на вы. Прошу слова». И вот я получил слово и прямо заявляю, в чем я на этот раз не согласен с Соболевым, и хочу поддержать Сергея Михалкова в его совершенно правильном положении, что наши дети сложнее, чем мы о них думаем».
С такого полного обнажения позиций начал я свое выступление.
Я понимаю, что нельзя обременять читателя разными текстами докладов и выступлений, но я уверен в своем читателе, и — думаю — он давно уже понял, что книга эта — не для легкого чтива. Это — и исповедь и исследование, нуждающееся, как и исповедь, в известной мере достоверности и обоснованности. Тем более в данной главе, посвященной самому важному, можно сказать, переломному моменту во всей моей творческой жизни и, следовательно, центральной и решающей для всего исследования этой жизни. Я очень прошу понять все это и простить мне некоторую ее детализацию и акцентировку. А чтобы все-таки облегчить восприятие, я дам изложение своего выступления в его общих чертах по ходу мысли и аргументации.
Прежде всего — как понимать воспитание?
Воспитание — это не значит посадить перед собой в выходной день сына и читать ему нотацию. Воспитание — это не значит сделать доклад или прочитать лекцию и думать, что вот провел мероприятие, и все слушатели будут делать так, как говорил лектор. Воспитание не значит сказать: будь таким, делай так — и все будут делать так. Все это слишком упрощенно и односторонне.