Воспитание — это сложный и многосторонний процесс, в котором и сам воспитуемый участвует не только как объект, но и как субъект, как активная, избирательная сила, — он берет то, что ему нужно, что он понимает, чему он верит, что подходит, то, что увязывается с его биологической основой, его биографией и прошлым опытом, запасом идей, его настроением, личными особенностями, интересами и целями.
Кого воспитывать? Пассивных исполнителей или активных деятелей? А если воспитывать активных деятелей, то нужно развивать мысль, дерзание, творчество, умение видеть жизнь и бороться.
На кого мы должны ориентироваться — на воспитанных или на невоспитанных? Можем ли мы игнорировать невоспитанных? По-моему, главная наша боль — это те, до которых не доходит наше слово, и нам нужно думать о том, чтобы это слово до них дошло.
Как воспитывать — прислушиваясь к объекту воспитания (тут опять-таки биология, биография и т. д.) или игнорируя все это?
Повторяю, воспитание — это сложный процесс, это образ жизни, порядок жизни, ее основные принципы, ее устои и нравственный дух, это то, в какой атмосфере живет воспитуемый, он, как губка, впитывает оттуда все. Поэтому в здоровых семьях, построенных на крепких устоях, всегда будут хорошие дети, а в семьях, где все шатается и ползет по сторонам, никогда хороших детей не будет.
Теперь о роли книги и литературы в этом процессе воспитания, — я совершенно согласен и принимаю от души все общие положения, которые высказал Л. С. Соболев: «как на фронте», наступательность, активность, «писатель — боец по природе» — эти слова подкупили меня! Так давайте же не декларировать все это, а действительно бороться! Но можно ли бороться, не видя врага? Можно ли бороться, не зная и не изучая врага? Можно ли бороться, уклоняясь от боя?
Здесь я не мог не вспомнить еще один из этапов осмысливания всего этого вопроса. Примерно за год перед тем, на очередном пленуме московского отделения нашего писательского союза, по инициативе тогдашнего его председателя С. П. Щипачева, был поставлен интересный вопрос о работе с читательскими письмами. И тогда тоже завязалась горячая дискуссия, а после моего рассказа о переписке с читателями из мест заключения один, ныне умерший, писатель подал краткую и высокомерную реплику: «Не принимать слова Медынского во внимание». Я не обижаюсь на это, но не понимаю, как можно писать для читателей, для народа и не принимать его во внимание! Ведь «живы мы лишь мнением народным». Или то, что было обязательно для Пушкина, теперь для нас не обязательно? Что это — дворянские предрассудки, которые мы переросли?