Я не паникер, ни в Красной гвардии, ни в Красной Армии периода гражданской войны меня никто в этом не уличал. Но сейчас я вижу много причин для волнений и тревог».
А вот целая «диссертация» на эту тему! Вот старая учительница из Рязани пишет, что «у нашей молодежи нет почвы под ногами, она не в силах разобраться в противоречиях окружающего…».
Вот женщина, бухгалтер санатория, пишет:
«Я не боюсь встречных взрослых, не боюсь даже пьяных, хотя с отвращением на них смотрю, но их можно обойти. Я боюсь подростков, боюсь молодых людей. Они способны без причины и оскорбить мерзким словом, и пустить в тебя камень и т. п.».
Что это — влияние итальянского неореализма? Нет, товарищи! Это — явления нашей жизни, и мы не можем их обходить стороной.
А нам говорят — зачем писать об этом? Вы, мол, предлагаете писать для стиляг и преступников. Не для них, а для того, чтобы их не было. А впрочем, почему бы не писать и для них? Вот я держу в руках переписку с заключенными. И из этой переписки видно — какую огромную роль играет книга в их жизни. Так почему бы нам не писать и для них и о них? Здесь возникает вопрос об отношении к преступнику. А это уже глубоко, общественно принципиальный вопрос: чьи они, эти преступники?
Однажды мне пришлось сразиться в остром споре с одним литератором, автором печально известной статьи «Человек за решеткой», статьи в корне неправильной и жестокой, отрицавшей за заключенными право на чистое белье, шахматы и даже на радио. Обосновывал он все это тем, что преступники не наши люди. А чьи же это люди? Да, по направлению мысли и действий они не наши, но это наши дети, наши братья, наши сограждане.
Послушаем Маркса:
«Государство должно видеть в нарушителе лесных правил человека, живую частицу государства, в которой бьется кровь его сердца… Государство не может легкомысленно отстранить одного из своих членов… ибо государство отсекает от себя свои живые части всякий раз, когда оно делает из гражданина преступника».
Это говорилось о буржуазно-помещичьем государстве, а наше государство — народное государство. Как же мы можем говорить о стилягах и бандитах, о преступниках, что они отсекаются, что мы их знать не хотим! Как мы можем, словно чистюли белоснежные, отмахиваться от них. Этим самым мы нарушим всю великую гуманистическую традицию — не только нашей, русской, но и всей мировой литературы. Бальзак и Гюго, и Пушкин по-своему, и Лермонтов, и тем более Достоевский, Толстой, Чехов, Короленко, Горький — все были великими гуманистами и все в оступившихся людях видели человека, и эту великую традицию мы терять не имеем права. Нам этого никто не простит и никто не разрешит!