«Мы слишком долго обманывались относительно роли интеллекта. Мы пренебрегали сущностью человека: мы полагали, что хитрые махинации низких душ могут содействовать торжеству благородного дела, что ловкий эгоизм может подвигнуть на самопожертвование, что черствость сердца и пустая болтовня могут основать братство и любовь. Мы перенебрегали Сущностью».
А тогда встает вопрос о сущности этой нравственной сущности, сиречь духовности, упоминание которой, после длительного замалчивания, с некоторого времени стало бурно входить в наш речевой оборот, даже с излишком.
В этой связи припоминается мне одна, по форме своей короткая и дружеская, но по сути довольно глубокая, дискуссия двух наших критиков, из которых один упрекнул в своей статье кого-то в недостатке духовности, а другой, со своей стороны, заметил, что тот, при несомненной справедливости своих упреков, сам, однако, не раскрывает понятие духовности — что сие? И вообще, как потом в устной дискуссии по этому поводу выразился один остряк, «мы ходим вокруг этого слова, как кот возле котла с горячей кашей».
Надо признать, что такая осторожность понятна, потому что на страже этого «котла» издревле стоит матерый и умнющий «кот» — религиозное учение, в которое понятие духовности укладывается полностью и без остатка. А нам, чтобы снять крышку с заветного «котла», нужно совместить как будто бы несовместимое, решить проблему материалистических основ духовности и связанной с нею императивности нравственного начала.
Очень интересную попытку в этом направлении делает В. Эфроимсон в большой и обстоятельной статье «Родословная альтруизма», в которой он рассматривает этику с позиций эволюционной генетики человека как биосоциального существа: «В наследственной природе человека заложено нечто такое, что вечно влечет его к справедливости, к подвигам, к самоотвержению». Иначе человечество, при открытом и ничем не ограниченном господстве грубого насилия, давно, еще в самом начале своей истории, не дожидаясь вершинной техники атомного века, пришло бы к самоистреблению при помощи простых дубинок. Значит, все-таки действительно было заложено в нем это самое спасительное «нечто». Что заложено? Кем? Чем? Как?
В дневниках Л. Толстого дан на это такой ответ:
«Совесть есть память общества, усвояемая отдельным лицом».
Да, всякая данная мораль конкретно классова. Но ведь, кроме того, она и момент общественного процесса в его широком, еще доклассовом, может быть даже полуживотном, историческом развитии. В порядке аналогии: есть такое явление — остаточная намагниченность горных пород, отражающая и помогающая исследованию отдаленнейшего прошлого земли. Не так ли и здесь? В этом историческом процессе, в самой седой старине, от каждой эпохи, каждого народа и даже от каждого единичного, конкретного случая, факта и ситуации оставались какие-то непреходящие нравственные уроки и выводы, позитивные или негативные, хотя бы в ничтожнейших их микроэлементах, которые, накапливаясь и наслаиваясь один на другой, создавали в веках гранитный монолит общественной нравственности, не подверженный никаким временным лавинам, обвалам и даже землетрясениям.