Очень личная книга. Несмотря на форму историко-литературного и философского научного очерка, в ее молодом, резком стиле живет и бьется в ней весьма симптоматичное противоречие, свидетельствующее о правде Вашего субъективного высказывания. Почти в каждой главе, посвященной гениям, которых Вы почитаете читательским и духовным наитием, идет борьба между объективной плотью страдающей мысли и схематизированной аскезой литературной социологии. Ваши описания предмета почти всегда сильнее выводов общего свойства. И сегодня для меня совершенно ясно, что побеждают все-таки проклятые вечные вопросы, а не точные формулы ответов, казалось бы исчерпывающих суть дела.
Я атеист, как и Вы, но потеснение духовного начала в нашей социалистической действительности волнует меня, как и Вас, больше всего на свете. Было время, когда наше человековедение (и литература в частности) заметно отвлеклось от задачи глубокого объяснения меняющегося мира и человека, бросив основные силы на его переделку. Ваша книга — одно из точных свидетельств этого всесокрушающего пафоса немедленного духовного переустройства. Между тем второе, как показал наш, и не только наш, опыт, само по себе бессильно без первого, — здесь своя могучая диалектика. В этом ряду проблем и воспитание нового, свободного от потребительства и эгоизма, сознания, «я» (человек и природа), и извлечение уроков истории для действительно научного (а не просто демагогически желаемого), но недостижимого прогнозирования нашего социального и нравственного будущего.
Слава богу, сегодня лучшие из наших писателей вновь повернулись к проблемам общего, глобального свойства, главные из которых — смысл истории и смысл человеческой жизни. Пока жив человек, он обязан задавать себе эти вопросы, потому что он жив ими, как существо общественное и духовное. Недаром сегодня именно русская классика, и в первую очередь Толстой, Достоевский, Пушкин, Гоголь вновь родились для нашего сознания и способны столь полно утолять нашу духовную жажду. Скорых ответов на вопросы не найти, но писательство, и Ваше в том числе, всегда было у нас в России сильно своей социально-нравственной разведкой и проповедью».
Письмо это взволновало меня, особенно упоминание о неожиданном «африканском контексте» моей книги и ее проблематики. Оказывается, Толстой и Достоевский — это не только наши русские и не только европейские мыслители, аккумулировавшие в себе далеко не исчерпанные еще сгустки проблем, но их опыт, их проблематика, их правдоискательство волнуют, притом «страстно волнуют», и молодую африканскую интеллигенцию. А вся эта проблематика и все правдоискательство теснейшим образом связаны с теми «предвечными» вопросами, над которыми бились эти гиганты мысли.