Но среди широкого круга вопросов, которые, кстати сказать, еще нуждаются в обработке и осмыслении, шли письма, не просто касающиеся, а ставившие вопросы религии, связывая их с задачами воспитания, нравственности, а то и с более широкими проблемами нашего общественного развития. Я отвечал на них, порою заводя довольно интересные дискуссии, но до какого-то времени это оставалось где-то на боковых линиях моих интересов.
Я по-прежнему считал, что религия исторически обречена и эти письма и мнения являются неизбежными ее пережитками, так сказать, арьергардного порядка. Но ход жизни и наблюдения над нею показали, что точку здесь ставить еще рано — заметно увеличилась посещаемость церкви молодежью, исполнение, если не явное, то тайное, религиозных обрядов, стали появляться и нательные крестики, и молодые щеголеватые попики. Получили распространение и различные религиозные секты.
А вот, может быть, и уникальный, но весьма симптоматичный случай: 26 лет человек был учителем и любил свое дело, потом вынужден был оставить школу и стал священником. Мотивы — творящаяся безнравственность в жизни и односторонность воспитательной работы: «За воспитанием политическим забывается подлинно нравственное, это приводит к аномалиям. Люди жалуются на грубость, неуважение к человеческому достоинству, вульгарность, мещанство, бессердечие и как результат всего — преступление». В доказательство он приводит в своих письмах многочисленные факты, взятые и из своей, местной жизни и из печати.
«Мне кажется, как на одну из причин этого печального явления нужно указать на забвение или полное отсутствие нравственного воспитания в школе».
Все это настораживает и углубляет проблему — точку действительно ставить рано. Особенно утвердил меня в этом очень свежо думающий критик Евгений Сидоров, который, увидев у меня упомянутую книгу, выпросил ее «хоть полистать», но уехал с ней в командировку в Кению и Танзанию и оттуда написал мне такое письмо:
«Взяв с собой в дорогу Вашу книгу «Религиозные влияния в русской литературе», я и не предполагал, что ее проблематика так близко соприкоснется с содержанием моих лекций в университетах Кении и Танзании. Молодую африканскую интеллигенцию страстно волнует опыт Толстого и Достоевского. Думая сначала посвятить основное время современной советской прозе и поэзии, я вынужден был несколько перестроиться и, по просьбе устроителей моей поездки, каждый раз касаться традиций Достоевского и Толстого, значения их правдоискательства для самого духа нашей отечественной художественной мысли, и современной в том числе. Представляете, какую новую окраску вдруг получила для меня Ваша книга в этом неожиданном африканском контексте! Я снова перечитал ее и готов повторить Вам, что она написана горячо, искренне, во многом несправедливо, но сама эта несправедливость идет в первую очередь от времени, от истории, а также от Вашей тогдашней натуры, спешащей рассчитаться с прошлым по всем статьям.