«Я раскрывал суть этой качественно новой религии не только как новое духовное угнетение, но и как смелый протест человека-бунтаря. В образе всемогущего и вездесущего Христа раб жаждал найти какую-то, хотя бы и призрачную, надежду на освобождение… как представление раба о правде».
Подростку, говорил Сухомлинский, нужно было осмыслить христианство как бунтарские устремления человеческого духа, чтобы понять потом уже, как обмануты были эти поиски правды, когда церковь пошла в услужение господствующим классам и христианство приняло тот вид, против которого подняла борьбу прогрессивная человеческая мысль.
«Кто ты, человек, что споришь с богом? Изделие скажет ли сделавшему его — зачем ты меня сделал? И не властен ли горшечник из одного материала сделать сосуд для высокого употребления, а из другого — для низкого?»
В этих словах апостола Павла, одного из главных идеологов исторического христианства, выражается его подлинная сущность: человек — «изделие», человек — раб не только в социальном и политическом, но и в глобальном, высшем, философском и нравственном смысле. Вот почему эта идеология, идеология человеческой беспомощности, неприемлема для нас и для нашей эпохи, эпохи, когда человек становится не «изделием», а «делателем» и хозяином жизни. И здесь главный водораздел — в понимании человека, в отношении к нему как творцу и носителю нравственного начала.
Таким образом, борьба с религией — это не столько или, во всяком случае, не простое разоблачение и отрицание, не голая и тем более вульгарная, малограмотная и оскорбительная критика ее, ведущая к нигилизму, а замещение ее высокими принципами и идеями нашего атеистического мировоззрения и миропонимания, а главное — воплощение их в жизни.
«Разве можно видеть атеистическое воспитание только в том, чтобы без конца твердить: никакого бессмертия нет, все мы превратимся в прах?.. — ставит вопрос Сухомлинский. — А почему бы не призывать каждого воспитанника утверждать свою личность в чем-то вечном, призывать обессмертить себя делом, которое жило бы много веков? Почему бы не утверждать на этом основании, что, в отличие от лошади, человек бессмертен, душа его бессмертна, но не в том понимании, как это проповедуют церковники».
С этой точки зрения Сухомлинский даже опасается, что, к примеру, такая закономерность, как объективный характер исторического развития, может вызвать в юных головах мысль, что все идет само собой, как по рельсам, а человек — ничтожная капля в беспредельном море истории. И если чрезмерно и неумеренно подчеркивать эту объективность исторических закономерностей, то можно заронить мысль о фатальности жизненных процессов и оттеснить на второй план творческое начало человека.