«Нужно было донести до сердца и разума воспитанников истину, что исторические события объективно закономерны, но человек — творец истории, хозяин своей судьбы… Я стремился, чтобы мои воспитанники осмыслили и пережили истину: да, человеческий дух бессмертен! Человек бессмертен. Он не безвестная пылинка в вихре времени, а творец».
В этом вдохновении педагогикой чисто горьковского возвеличивания человека Сухомлинский не останавливается даже перед поэтическим преувеличением, ссылаясь на слова немецкого поэта Гёльдерлина: «Человек — это бог, если он Человек. А если он бог — он прекрасен». И не будем смущаться этим преувеличением — бог здесь ни при чем, это — поэтический образ того Великого и Высокого, что призывает человека быть Человеком с большой буквы, и не в пустых мечтаниях, а в самой жизни. И духовность его это нечто тоже совсем другое, далекое от религии, — это его идейная сердцевина и нравственное начало, его отношение к добру и злу, к идеалу, его внутренняя готовность бороться за одно против другого, это — взволнованность, высота и трепет личных чувств и переживаний человека, это — возвышенное ощущение жизни и предотвращение пустоты душевной, сводящейся к обывательской формуле — «выпить и закусить».
Здесь Сухомлинский вплотную подходит к вдохновенной формуле Маркса об очеловечении человеческих чувств как конечной цели коммунизма.
…Все это, конечно, решение принципиальное, можно сказать, идеальное, я понимаю, а жизнь материальна, груба, сложна и многообразна, хотя в этом, собственно говоря, и заключается ее прелесть. Но идеалы на то и идеалы, чтобы двигать жизнь, а не ограничиваться пустым суесловием о них, открывающим дорогу нигилистическому отрицанию всяких сдерживающих нравственных начал — «крой, Ванька, бога нет». А это страшно!
Вот почему атеизм является серьезнейшей философской и нравственной проблемой эпохального характера. Тысячелетия люди жили верой и надеждой на некую высшую, всеведущую, всемогущую и благую силу, и вдруг — жизнь без бога, нравственность без бога, но воплощенная в жизни. Да, это революция, болезненная революция, но исторически необходимая, потому что «религия — это вздох угнетенной твари, душа бессердечного мира, дух безвременья» (Маркс), и, естественно, поднявшись на борьбу против бессердечности старого мира, мы не могли оставить в неприкосновенности его самосознание и самочувствие, как идеологию человеческой беспомощности. Таков был дух времени, дух веры в красоту и силу человеческих стремлений. «Великие перевороты не делаются раздуванием дурных страстей» (Герцен).