«…Мы опять становимся на почву монистической или материалистической философии», и «вместе с этим отпадает вера в творческий созидающий принцип мира, и высшим из известных нам духовных принципов становится тогда человеческий разум» и то, что «не бог создает вселенную, а наоборот, верующий создает бога, и все вытекающие отсюда вредные следствия и выводы». И наконец: «Свободное же мышление, не находящееся в зависимости ни от каких авторитетов, ведет к свободе, разуму, прогрессу: оно ведет к признанию прав человека и настоящей человечности, одним словом оно ведет к гуманизму».
Что еще нужно было в нашем споре с отцом в то буреломное время?
У нас в одной деревне умерла женщина. В прошлом году она похоронила мужа, молодого мужика, вернувшегося с фронта. Я об этом писал раньше. Теперь умерла она сама. От нее остались двое детей — старшему 12 лет, а младшей — два года, и из родных одна только старуха, бабка.
— Зачем эта смерть? Скажи, — допытывался я у отца. — Кому она нужна? Как мог допустить ее бог, если он есть, как ты говоришь, и если он такой действительно уж всемогущий и всеблагий? Каким божественным целям она нужна или полезна? Что ты на это скажешь? Что это за божественный, установленный богом порядок мира?
Или — в другой раз:
— Во время последнего немецкого наступления на Западном фронте — об этом писали в газетах — в решающей атаке участвовало девяносто семь дивизий, то есть около миллиона человек. Что это — безумие человечества или безумие бога, дозволяющего и терпящего эти ужасы? Насмешка бога над человеком и всеми его добрыми чувствами или насмешка человека над богом со всеми его заповедями? Что бы это ни было, но это сплошной кошмар, от которого не спасает никакая вера в бога. Наоборот, эта вера только увеличивает трагизм положения… Что ты на это скажешь?
Теперь настало время молчать отцу.
Так определялись позиции.
Между тем своей железной поступью шагало время, а вслед за ним катилась и катилась колесница истории. Проходила зима, весна, помню, очень ранняя и многоводная, наступило лето, и жизнь шла своим чередом. В декабре семнадцатого в Медынь пришла советская власть и был организован Медынский Совет народных комиссаров — да, на первых порах было и этакое. Где-то весной была принята первая Советская Конституция и, когда она докатилась до нашей Городни, отец полушутя-полусерьезно заметил на это, что теперь ее вместо отмененного «закона божия» будут изучать в школах. Ранней-ранней весной мы, сидя у костра в своих «Соснах», читаем декрет о новой орфографии без «ятя» и «твердого знака». И я так твердо усвоил этот декрет, что до сих пор не употребляю твердого знака даже в середине слова, заменяя его апострофом, по тому ленинскому декрету.