Потом я узнал, что товарищ и лучший друг этого Кольки, молодой помещик радюкинского, в семи верстах от Медыни, имения, распродавал и даже раздавал на временное хранение особо верным людям многое из своего имения, собираясь, видимо, тоже уйти к белым, но был арестован.
И со всеми этими многосложными событиями я связал теперь появление того чужого, на серой лошади в яблоках, его офицерскую осанку и повелительный тон. А разыгравшаяся фантазия, подогретая разными россказнями, рисовала уже и чемодан с двойным дном и миллионами денег, и злокозненные, пропагандистские «спички», от которых вспыхнуло пламя этого бессмысленного восстания. Все это стало было укладываться в довольно стройный и, может быть, не лишенный реальности детектив, из которого вырастали какие-то догадки — так, значит?..
Вспомнилась даже икона божьей матери, которую зачем-то незадолго перед восстанием привозили в Медынь… Что? — тоже «спичка»?
«Но что значит спичка, если кругом нет соломы? — вдруг выскочила из какого-то другого уголка сознания недоуменная мысль. — Неужели за какие-то генеральские миллионы русские мужики поднялись и пошли поджигать мост?»
Все перепуталось, нужно было начинать сначала…
— Товарищ начальник! — вдруг врывается в ход моих размышлений чей-то, сразу не пойму — чей, голос.
Гляжу: передо мной гарцует на своих лошадях вся моя «конная гвардия», оба два.
— Там у одного есть барашек… ну, уже готовый, освежеванный… Разделим?
— Что вы? Ребята! — встрепенулся я. — Как можно?
«Гвардия» моя растаяла во тьме так же неожиданно, как и появилась.
— Ах, сволочи! — прошипел я вслед им.
— Сволочи и есть! — подтвердил мой возница, это единственное, что он произнес за всю дорогу.
Ну что я мог сделать? Про себя они наверняка обозвали меня дураком и растяпой и, вероятно, взяли этого барашка сами, а может быть, и вошли с кем-то в какую-то еще сделку — все возможно. Ведь я ничего не знал и не ведал — сколько подвод в моем обозе, сколько на них мешков, барашков и поросят? Их никто не сосчитал, никто не переписал, и никто их мне не сдал.
«Трогай» — и все.
Никто ничего у меня не пересчитал и ничего не спросил, когда я доставил свой обоз, как было приказано, в штаб «под каланчой», где принял меня уже совсем незнакомый, чужой, присланный из центра, очень усталый и суровый человек, типа старого большевика, как он стал вырисовываться в моем сознании.
Я молча передал ему рапорт Резцова, он молча прочитал его и отрывисто крикнул:
— Иди!
И я пошел домой, к себе на квартиру, по тихому и пустому городу, как будто в мире ничего не произошло.