Самой старшей и опытной из нас была имевшая за спиной уже собственные книги Копылова Любовь Федоровна, женщина со скорбным лицом и светлой душой. В нашем приемнике она написала и поставила со своими воспитанниками какую-то, не помню уже названия, но очень интересную музыкальную сказку, из которой ребята запомнили и долго распевали полюбившуюся им наивную веселенькую песенку.
Где ж ты, заинька, где ж ты был?
Где ж ты, серенький, где ж ты был?
В огороде, милый мой, в огороде, дорогой,
В огороде, милый мой, в огороде, дорогой.
А глядя на Любовь Федоровну, я, помнится, разродился небольшой самоделкой, посвященной событиям 9 января 1905 года, и сам же поставил ее силами ребят своего отделения.
Но ближе всех мы сошлись с Федором Каманиным. Для нас, да и по существу, он тогда еще не был писателем, а просто высоким красивым парнем, с пышной волнистой шевелюрой, в длинной военной шинели. Он был выходцем из Брянских, или, по-древнему, Брынских, лесов, всю жизнь не порывавшим связи с этим своим природным корнем. По характеру это был человек мягкий, доброжелательный, безобидный и необидчивый, вообще светлая душа, и за это жена его, такая же добрая и милая Наталья Васильевна, звала «солнышком». Эту общую их, нутряную и искреннюю, без всякого наигрыша, доброту мы скоро почувствовали на себе.
А у нас окончательно выяснилось, что моя Мария Никифоровна снова ждет ребенка, а учится в трудном, не очень интересном для нее институте и живет в студенческом общежитии, на пятом этаже, а я — здесь, тоже в общежитии. Что за жизнь? И мы, поразмыслив, решили, что в этих, реально складывающихся, обстоятельствах в основу своей жизни нужно положить все-таки формирование семьи.
Мария Никифоровна бросает институт и переходит опять на педагогическую работу, к нам, в приемник. Администрация дала согласие на это и обещание в будущем дать комнату. В будущем… А пока?
Вот тут-то и проявили себя наши друзья Каманины. Занимали они длинную и узкую, что называется «холстиком», комнату с одним окном и предложили нам до этого «будущего» поселиться у них, сами предложили, по своей инициативе и доброте.
— В тесноте, да не в обиде. Мы тут, вы там. Помиримся! — весело и непринужденно, указывая на противоположные углы комнаты, сказал Федя, хотя сам он до старых лет в письмах, когда приходилось, подписывался попросту, по-деревенски — «Федька».
Так мы стали друзьями до тех же старых лет, хотя жизнь его была сложная: он то жил в Москве, то уезжал в свои Брянские леса, то попадал в тяжелейшие переплеты, которые подстраивала ему злодейка-судьба, то вдруг, самому себе на удивление выкарабкавшись из них, снова появлялся в Москве.