Получилось это очень просто, даже обыденно: он стал писать сам и вдруг подарил нам свою первую книжечку, маленькую, тоненькую, но свою — «Пожар» и почти следом другую — «Блоха». Потом он со своей Натальей Васильевной пришел по какому-то случаю к нам в гости в новом, купленном на гонорар, сером в мелкую клеточку костюме и заметно форсил им, а я незаметно, но дико завидовал ему — почему он может, а я не могу?
Дотошный читатель спросит — чему завидовал: костюму или книжкам? Что ж, скажу честно: и тому и другому.
Потом Федор Георгиевич стал брать меня с собой на литературные собрания крестьянских писателей, а чаще на «четверги» литературной группы «Кузница», о которой он прослышал, еще будучи в деревне, и, как он мне впоследствии признался, ради которой приехал в Москву, — потянуло к писательству. Руководящим ядром «Кузницы» были Гладков, Бахметьев, Ляшко и поэт Обрадович, но «четверговые» заседания вел всегда Николай Николаевич Ляшко, милейший человек, с мягким, внимательным взглядом и таким же мягким, тихим — отчасти из-за нажитого на каторге туберкулеза — голосом, что придавало этим заседаниям дух товарищества и какой-то даже домашности.
К «Кузнице» не подходило даже слово «заседание», это были скорее товарищеские встречи, обсуждения, беседы, когда после читки какого-то произведения Ляшко просто обращался к собравшимся:
— Ну, как будем говорить? По солнцу или против?
И говорили все подряд, когда по солнцу, когда против солнца. В случае какой-нибудь заминки Николай Николаевич старался ободрить людей:
— Вы что скажете?
— Я воздержусь.
— Хорошо, подумайте… А вы что скажете?
Случались и вспышки страстей, но Николай Николаевич старался приглушить и их. Когда Новиков-Прибой читал какое-то свое произведение, кажется «Ералашный рейс», и мой Федя Каманин попробовал сделать ему какие-то замечания, Петр Силыч, ходивший уже в «мэтрах», обиделся: «Будете меня учить». Тогда Николай Николаевич так же тихо и спокойно сказал Феде:
— Продолжайте.
Запомнилась мне читка остроумной, проходившей под общий смех повести Сергея Беляева «Как Иван Иванович от большевиков бегал» и сочной, как мякоть кавуна, повести самого Ляшко «С отарой».
На этих обсуждениях я знакомился с разными манерами, стилями, писательскими индивидуальностями и критическими оценками и вырабатывал из всего этого что-то свое. Все это рождало во мне и стремление самому испробовать свои силы в осуществлении громогласно когда-то возвышенных заявок на эпохальный роман не ниже «Войны и мира».
Вместо «Войны и мира» родился «Мед», мой первый напечатанный рассказ, слабость которого я скоро почувствовал.