Что сие значило, объяснялось очень просто: «Тайна сия велика есть». И всю эту тарабарщину нужно было учить чуть ли не наизусть, и только упомянутые выше либеральность и снисходительность нашего «пастыря», отца Иоанна, смягчали для нас жесткость и неудобоваримость всей этой догматики.
А про Филарета Милостивого отец рассказал байку, очень напоминающую эпизод из студенческой жизни молодого Лобачевского, который проехал по городу Казани на корове и за это его привели на расправу к этому самому Филарету. И отец очень смешно изображал в действии эту «расправу». Сначала он дробно топотал на провинившегося и угрожающе произносил одно только слово: «Кавалерист!» Потом отходил в дальний угол и топал, как говорится, по второму заходу: «Я т-тебя, кавалерист!» Затем все повторялось по третьему разу и заканчивалось совсем грозно: «Пошел вон, кавалерист!»
Что-то в этом роде, в разных вариантах, происходило и у нас: отец топотал, кричал, грозил, порубщик падал на колени, умолял смилостивиться, обещал, что «отруби ему руки по локоть» — он забудет дорогу в церковный лес, и кончалось все примерно как у Филарета Милостивого.
А что «нагородил» я?
Тут и жестокий сторож с деревянной дубинкой, и жалкая бедная бабенка, да еще с девчонкой, и суровая расправа с ней, и мужицкий бунт, и контрреволюционный заговор у попа, и вовремя нагрянувшие работники ЧК, накрывшие заговорщиков, и расстрел на месте под зловещий шум осеннего леса, и обнажившаяся свежая, оплывшая могила среди воскресающей новой жизни.
Вот это действительно нагородил!
И я никак не был в обиде, а, наоборот, был благодарен моему другу за то, что он вовремя, так сказать, на эмбриональной стадии, помог мне разглядеть и преодолеть главный грех, грозящий писателю, — грех лжи, фальши и приспособленчества.
И еще одна тропка вела меня к большой, настоящей дороге в настоящую литературу.
Над громадами дремлющих башен,
За седыми стенами Кремля,
Всходит солнце всемирное наше,
И вселенская светит земля.
Мне до сих пор помнятся эти строки из учебной книги, по которой я занимался с ребятами в одной из групп Покровского приемника. И помню подпись под этими словами — Сергей Городецкий. И вдруг я узнаю через Наталью Васильевну, жену Каманина, что в Центральном доме работников просвещения, где она работала, существует литературный кружок, которым руководит он, Сергей Городецкий, тот самый, настоящий, известный поэт, связанный в свое время с Блоком и Бальмонтом, затем ставший литературным крестным отцом Сергея Есенина. А как я потом лично от него узнал, он в это время писал новый, ныне общепринятый текст к опере «Иван Сусанин».