Да и сам Фурманов в рецензии на первую книгу «Красной нови» (1921) писал: «Можно только приветствовать, что в художественных произведениях и в литературно-критических очерках ясная линия реализма, совершенно чуждого крикливым и дешевым забавам неистовых футуристов и имажинистов, пытающихся внутреннюю пустоту скрыть под размалеванной внешностью».
Положительным в деятельности Воронского являлось и требование высокого качества принимаемых в журнал произведений.
Но Воронский, как отмечал впоследствии в своем дневнике Фурманов (отражая взгляды мапповцев), рассматривал творчество писателей-«попутчиков» «исключительно как мастеров слова, оставляя за бортом сторону идеологическую». В подобной оценке Фурманова было некоторое преувеличение, возникшее в пылу острой полемики, но ослабление идейной требовательности к писателям, несомненно, сказывалось в ряде критических статей Воронского, часто противоречивых, порой не соответствовавших собственной его редакторской практике.
В статье своей «О пролетарском искусстве и о художественной политике нашей партии» Воронский отстаивал ошибочное положение о невозможности создания пролетарской литературы и искусства в период переходный от капитализма к социализму.
В известной мере этим и объяснялся его весьма скептический подход к произведениям молодых пролетарских писателей, в том числе и Фурманова.
Но теоретические споры Фурманова с Воронским развернулись значительно позже. А сейчас неудача с первой повестью сильно обескуражила Дмитрия Андреевича и нашла, конечно, отражение свое на страницах дневника.
«Досадно, грустно, зло… — записал Фурманов. — К Этому еще примешалось чувство негодования на Воровского как на личность. Я не переваривал его всегда, насколько знал его в Иванове и там встречался…
В этой области, значит, пока неудача. Рукопись снова у меня на руках. («Красный десант» был вскоре опубликован в историческом журнале «Пролетарская революция» и вышел отдельным изданием в издательстве «Красная новь». Впоследствии издавался он многократно. — А. И.)
Состояние духа у меня сейчас тяжелое, я удручен…»
В эти дни беспокоили его и физические немощи. Тяжелая болезнь горла. Сказались речи на многолюдных митингах, на открытом воздухе, на морозе («Бывало, сходишь с трибуны полумертвый»). Нервный тик всего лица — следы фронтовой жизни, массы переживаний.
Но он был сильным человеком, Дмитрий Фурманов. И он не давал тяжелым думам овладеть собой.
…Пришла новая весна. Весна 1922 года. И вдруг, отстранив все другие темы, все другие заботы, выступил замысел, который давно уже таился где-то в подсознании.