Беда не приходит одна: 12 октября от той же холеры умирает двадцатитрехлетняя Марта Тейлор, сестра Мэри. Сестры Бронте знали, что она хворает, но все думали, что это дизентерия и дело поправимо. 13 октября ничего не подозревающая Шарлотта отправилась в Кекельберг, где узнала страшную новость. Марту похоронили на брюссельском протестантском кладбище “по второму разряду” – семья не оплатила право на бессрочное владение могилой, и еще при жизни Мэри кладбище было закрыто, но могилу Марты не перенесли на новое место, и она исчезла. Даже энтузиастыпоклонники сестер Бронте, пристально изучающие их брюссельские адреса, не смогли отыскать ее.
Через две недели после смерти Марты сёстры Бронте и Мэри посетили это кладбище возле Шоссе де Лу-вен: свинцовое небо, серые надгробия, мрачные кипарисы и плачущие ивы Шарлотта запомнила на всю жизнь. А через два дня после этого визита, 2 ноября, пришло новое письмо из дома – о болезни тети Бренуэлл и о том, что надеяться на ее выздоровление не приходится. Так и вышло: уже следующим утром они получили известие, что 29 октября тетушку похоронили.
Из Брюсселя они уезжали с разными чувствами, если не считать, конечно, скорби по ушедшим: Эмили испытывала облегчение и радость от того, что она навсегда покидает Бельгию, Шарлотта была уверена, что вернется, и это тоже наполняло ее душу радостью. В Хауорт она везла письмо отцу от месье Эже, в котором – она это знала – он настаивал на том, что сестрам необходимо продолжить обучение.
Глава 8
Хауорт. Дом стал чужим
Уже на вокзале в Лидсе Шарлотту поразил холод, обжигающий лицо: когда позавчера они отплывали из Антверпена в Англию, вокруг еще стояла теплая бельгийская осень и деревья не торопились сбрасывать рыжую листву. В Йоркшире завывал ледяной ветер, и, хотя снег пока не выпал, трава была белой от инея. Шарлотта вспомнила старинную йоркширскую песенку, что издавна пели девушки парням вместо признания в любви. Там был припев: “Дорогой, не забудь надеть шапку, когда идешь ко мне на свидание, а то простудишься и умрешь”. И тут о смерти, подумала она.
Дома тоже все было уже непривычно. Она забыла вкус отварной репы – а ее вместе с картошкой и иногда вареным мясом чаще всего ели в Хауорте. И никаких соусов, которые так приятно разнообразили стол в пансионате. Забыла, что соль на кухне хранится в печке – это было единственное сухое место во всем доме. И одежду, и постельное белье надо было время от времени извлекать на свет божий и проветривать – иначе все отсыревало. Но были и настоящие огорчения. Ее удивляло, что отец куда больше горевал о Уильяме, чем о тетушке, хотя та двадцать с лишним лет заботилась о нем и детях и дом без нее, как показалось Шарлотте и Эмили, осиротел и стал другим. Она не понимала, почему брат встретил сестер довольно холодно и целыми днями не выходил из своей комнаты – только под вечер, крадучись, чтобы не заметил отец, он пробирался в паб. Шарлотта понятия не имела, в котором часу он возвращался, она засыпала, и только Эмили всегда ждала его, а если уже светало и Патрика не было, отправлялась на поиски. Отец ничего об этом пока не знал. Его они тоже редко видели: он или пропадал в церкви, или посещал больных прихожан, или запирался в своем кабинете и что-то писал.