Преподобного Патрика письмо месье Эже, привезенное девочками, скорее насторожило, чем порадовало. Учитель рассыпался в комплиментах сестрам, причем делал это не в безукоризненно вежливой, но холодной английской манере, а по-французски горячо, витиевато и, как показалось пастору, немного фальшиво. “Ваши дети весьма продвинулись во всех выбранных ими областях обучения, и этим прогрессом они обязаны исключительно своему трудолюбию и прилежанию. Таких учениц нам почти нечему учить, и их продвижение есть плод ваших трудов в большей степени, чем наших”[13]. Он настаивал на том, чтобы хотя бы одна из сестер непременно вернулась. “Мадемуазель Шарлотта уже начинала давать уроки на французском и приобретать ту уверенность в себе, тот апломб, который так нужен педагогу; еще лишь год – и работа была бы закончена, и хорошо закончена. Тогда мы смогли бы, если вам будет угодно, предложить вашим дочерям – по крайней мере одной из них – место, соответствующее ее вкусам и способное дать ей ту прекрасную независимость, которую так трудно обрести молодой особе”. Что за независимость, от чего? На континенте другие представления об этом, чем в Англии. И почему Шарлотта – ведь она старшая и должна вести дом. Может быть, чете Эже просто выгодно, чтобы девочки преподавали там за столь малую плату? Вот, предусмотрительный месье и на это дает ответ: “Поверьте, сударь, что нами движет отнюдь не личный интерес, речь идет о сердечной привязанности. Надеюсь, вы простите мне эти слова о ваших детях, но мы так озабочены их будущим, как будто они являются членами нашего семейства”. Впрочем, Эмили уже сказала, что не вернется в Брюссель. Дома она явно чувствует себя лучше, чем Шарлотта. Но неужели Шарлотта решит потратить тетушкины деньги на это рискованное предприятие? Если бы хоть сотой долей ее стремления к совершенству и самостоятельности обладал Патрик Бренуэлл… Тут пастор переключился на дела прихода: о сыне он запрещал себе думать. После смерти Уэйтмена рядом образовалась такая пустота, что выразить словами это было невозможно.
Больше всех обрадовалась встрече с сестрами Энн, которая наконец приехала в Хауорт. Она привезла хорошую новость: семейство Робинсон готово взять Патрика Бренуэлла в Торп-Грин гувернером к своему одиннадцатилетнему сыну Эдуарду. Причем на весьма неплохих условиях: они были наслышаны о его талантах. Лидия Робинсон видела в Лидсе портрет своей приятельницы миссис Кирби, сделанный Патриком. Жена местного землевладельца выглядела на нем образцом смирения и нравственности, достаточно было посмотреть на ее потухшие глаза и поджатые губы. Сама Лидия еще хранила следы былой красоты и думала о том, что ее портрет в столь же строгой викторианской манере выглядел бы несравнимо эффектнее. А платить за него не придется – ведь художник будет жить в доме.