Виновница торжества появилась в столовой с опозданием, но была встречена восторженными восклицаниями и даже аплодисментами. Она была особенно хороша в это утро: замысловатая прическа (из ее густых волос можно было сотворить все что угодно), белоснежное, как у невесты, платье модного силуэта “песочные часы”, украшенное розовыми и голубыми лентами. Слишком глубокое для утреннего наряда декольте подчеркивало красоту шеи и плеч, пышная и длинная юбка, напоминающая колокол, позволяла делать лишь мелкие, изящные шажки, отчего мадам выглядела трогательной и даже беспомощной. Месье покорно шел позади.
Она похожа на огромную розовую сливу, подумала Шарлотта. Наряжаться в шелк и атлас к завтраку, да еще в пансионе, – такое возможно только в Брюсселе. Да и талия, несмотря на фасон платья, у нее небезупречна. Шарлотта уставилась на свою тарелку и услышала:
– Мои дорогие друзья, спасибо за поздравления. Сегодня для нас особенный день. И потому, что заканчивается учебный год – совсем скоро все мы разъедемся на каникулы. И потому, что месье Эже и я хотим поделиться с вами радостным известием: наша семья ждет пополнения. Ребенок должен родиться в конце осени или начале зимы.
Шарлотте показалось, что мадам торжествующе смотрит именно на нее, сидящую в самом конце стола, в своем будничном темном ситцевом платье. Она будто увидела себя со стороны: напряженную, никогда не улыбающуюся и бедно одетую двадцатишестилетнюю женщину, вернее сказать, старую деву. Впервые она так остро почувствовала себя совершенно чужой в пансионе, Брюсселе, Бельгии, она напоминала сама себе нелепый чертополох посреди роскошной клумбы. Остро захотелось домой, к Эмили, отцу и Табби, туда, где ее любят. Вернуться? Начать рассылать приглашения в новую школу? Но ведь уже август, все девочки в округе знают, где будут учиться. Опять август, как год назад, и те же самые причины не возвращаться. У нее нет денег поехать в Англию хотя бы на каникулы – ведь к ее жалким годовым 16 фунтам отец все равно каждый месяц доплачивал 10 франков, иначе, несмотря на всю ее бережливость, было не прожить. Не пора ли самой себе признаться, что ее держит здесь вовсе не немецкий язык. Она… влюблена? Это любовь? А он, что чувствует он? Вот ответ – они ждут пятого ребенка. Когда это произошло? Февраль, март – как раз когда она приехала и начались уроки английского. Что она себе вообразила? Но она не могла просто придумать эту связь между ними, она же не сумасшедшая. Как, как это может быть?
Никто, конечно, не смотрел на Шарлотту, все были радостны и оживлены: девочки предвкушали окончание занятий и долгожданный отдых, встречу с родными; Зоэ надеялась, что, когда они через неделю окажутся всей семьей в Бланкенберге, на море, все тревожные мысли уйдут и Константин повеселеет. А осенью посмотрим, что делать. И только месье Эже был мрачен: он испытывал глубокое чувство вины и не мог понять, в чем же он согрешил. Ему так же нестерпимо, как Шарлотте – отправиться домой, захотелось вдруг исповедоваться своему духовнику. Что он ему скажет? Что эта напряженная англичанка, которая сидит сейчас с не видящими никого и ничего глазами в конце стола, стала ему дорога? Как дочь? Господи, какая чушь.