Ноги сами привели ее в Saint-Josse-ten-Noode, на протестантское кладбище Брюсселя, где под серой мраморной плитой, окруженной зеленым дерном, лежала Марта Тейлор. Если бы Шарлотте сказали, что она уже несколько дней кряду бродит по Брюсселю, забираясь в самые дальние его закоулки и невесть как возвращаясь в сумерках на рю Изабель, она бы не поверила: все это происходило машинально и как будто помимо ее воли. Но сейчас, среди каменных крестов, тусклых венков из бессмертника и растений, которые в таком сочетании встречаются только здесь – кипарис, ива, тис, – она почувствовала, что успокаивается. Или высокая трава и могилы напомнили ей Хауорт? Как давно она не выходила из дома и не ступала меж надгробий по направлению к церкви. Она подошла к колокольне, стоявшей на холме в центре кладбища, и огляделась. Вокруг простирались поля, и ничто еще не говорило о том, что совсем скоро город поглотит и эту местность, и это кладбище, стерев его с лица земли. От порыва ветра колокол заговорил, будто призывая ее к чему-то, и Шарлотта подумала о том, что давно не была в церкви и ей надо исповедаться. Столько муки в душе, она виновата, грешна – и необходимо открыться. Тут же она почувствовала, что не сможет быть откровенной с мистером Дженкинсом, и это тоже ее грех, может быть, еще более тяжкий, чем остальные, ведь она принадлежит протестантской вере и католицизм ей чужд.
Воистину надо было приехать на континент, чтобы осознать это. Именно здесь, увидев роскошь и величие католических храмов, она отчетливо поняла, что Бог – это одно, а Рим – это другое. В католических обрядах ей виделись фальшь и фарисейство. Однажды днем Зоэ пригласила ее на балкон, чтобы посмотреть на грандиозное шествие военных и духовных лиц. Грузный архиепископ в кружевах и батисте напомнил тогда Шарлотте воробья в оперении райской птицы, а немыслимо разодетые и разукрашенные девочки – вовсе не прислужниц Господа. Ей казалось, что цветы, позолота, блеск свечей и парчи отвлекают духовный взор человека от подлинного постижения сути Божьей. И когда Константин (а он, конечно, был верным католиком) как-то упрекнул ее в том, что она посещает все протестантские храмы Брюсселя без разбору – и англиканский, и лютеранский, и пресвитерианский, – она с жаром стала объяснять ему, что как раз и мечтает о единстве и общности их учения, о том, что ничто не препятствует им однажды слиться в великий священный союз, правда, почему-то не допуская туда при этом католиков. Он был так потрясен ее смелостью и горячностью, что даже не стал спорить. Истинная дочь англиканского священника, она ценила строгость и скромность протестантских обрядов и верность одному только Писанию. Шарлотта много думала об этом в Бельгии, ее неприязнь к католикам не исчезла и много позже – или тогда она еще более усилилась благодаря неприязни к мадам Эже? Так или иначе, в “Городке” она выскажется прямо: “Для блага человечества делается мало, еще менее для славы господней. Всюду смерть, и плач, и голод, отворяется кладезь бездны, и земля поражается язвою: а для чего? Чтобы духовенство могло гордо шагать во славе и величии, утверждая владычество безжалостного Молоха – „святой церкви“” (глава XXXIV “Яблоко раздора”).