Хохотали мы до упаду, прикладываясь к ракии, а допивать сулею забрались в управу. Осталась ровно половина — остальное пошло петухам. Лакали так, что счет времени потеряли. В конце концов все гуляки вместе со старшим и охранниками свалились на пол. Один я остался на ногах, но сказал себе: «Ну-ка, Джорго, пора по домам!» Сказано — сделано, только первые шаги дались нелегко. Сделал шаг, а земля подо мной поднялась и круто вздыбилась. Я подставил руки, чтоб не завалиться назад. Попробовал встать — шлепнулся на руки, хорошо хоть через голову не перекувыркнулся. «Эх, земля, — говорю, — экая ты циркачка, но и Джорго не лыком шит!» Для верности продолжил путь на карачках. А петухи кукарекают, заливаются. Даже глотки надсадили.
Та-ак-то… Полз я, полз, пока добрался до дому, стало смеркаться. Люди возвращались с полей. Вполз я на свое подворье и говорю себе: «Слава богу, притащился вовремя, а то бы люди подняли на смех, стал бы посмешищем на все село!» Но мы предполагаем, а господь располагает. Пес, мой пес, не признал меня и вместо того, чтобы вильнуть хвостом, зарычал. Я приподнялся, хотел было крикнуть: «Пошел вон!» — но язык мой как чугуном налился — не повернешь. Слова человеческого исторгнуть из себя не мог, чтоб он меня узнал. И тут пришла мне в голову мысль. «Дай-ка я зарычу и хвостом вильну!» И зарычал! А собака вместо того, чтобы испугаться, еще пуще разъярилась. Разозлился я и снова зарычал. Тогда псина взяла и залаяла. Это еще больше меня разозлило — что делать, залаял и я в ответ. Стыдно вспомнить, словно соревновались, кто кого перелает. Тут в мою пьяную голову стукнуло: «Он только тогда угомонится, когда я его перегавкаю!» И заливаюсь что есть сил. Пес не остается в долгу, даже шерсть на спине вздыбилась.
Услышала все это жена, вышла из дому, глядит — чудеса да и только! Хотя она ко многому привыкла, не впервой ведь. Приходилось ей слышать, как я службу служил в церкви, плясал хоро[6], взявшись с хлопцами за уши, а как-то раз попробовал перепрыгнуть свою тень, но чтоб такое — бог миловал! С перепугу жена завопила. Джорго же не унимается, а сам думает: «Худо дело, надо бы все это в шутку превратить. Мол, принял я и решил подшутить над женушкой!» Стал лаять громче и потешно подпрыгивать. Тут жена еще жалостнее завопила. Люди услышали крики, кинулись к нам на двор. К тому же кукареканье петухов показалось им дурной приметой. Сельские псы сбежались на лай, и Джорго очутился в окружении стаи. Заметил я, что и люди собираются вокруг, и говорю себе: «Коли не удастся тебе все это обратить в шутку, станешь посмешищем на все село!» Как я уже говорил, если берусь за дело, то довожу его до конца. Так и тут — гавкал, пока хватило сил. И смешно подпрыгивал на карачках. Даже пытался подмигивать зевакам, мол, шутки шутить надумал — такие вот дела.