Неожиданно налетевший яростный ветер гнул придорожные тополя. Работавшие в поле люди попрятались кто куда. Лишь одинокий путник упрямо шагал по кромке шоссе, не обращая внимания на ветер, не оставлявший его в покое. Ветер надувал штанины его брюк, делал кривоногим, забирался за воротник плаща и превращал в горбуна, налетая спереди, предательски подчеркивал солидный животик.
Я притормозил машину и распахнул дверцу. Он повернул голову, бросил на меня внимательный взгляд и, не колеблясь, сел ко мне на переднее сиденье. Путешествующие на попутках люди обычно разговорчивы. Мой же спутник, видимо, не торопился начинать беседу, поэтому мне пришлось первым задать ему вопрос:
— Вам куда?
— Да хоть куда, лишь бы не против ветра. — И спустя какое-то время добавил: — Опоздал на поезд в Пловдив.
— Я еду как раз через Пловдив, так что…
Я предложил ему сигарету. Незнакомец, поблагодарив, молча стал курить. Мне показалось, что я его знаю. Может, учились вместе в школе? А может, просто ехали в одном трамвае и мне почему-то запомнилось его лицо?
Пока я строил в уме разные догадки, мой спутник чуть заметно улыбнулся, спросил, где пепельница, стряхнул пепел сигареты и, не глядя на меня, на одном дыхании выпалил:
— Лето господне одна тысяча девятьсот сорок второе, Софийская пересылочная тюрьма!
Захарий!.. С ним я провел одну ночь в камере софийской пересылки. Я попытался было обнять его, но он сдержанно попросил не выпускать руля и не отвлекаться. Когда он повернулся в мою сторону, я заметил на его щеке глубокий шрам.
— Сколько же лет мы не виделись?.. Лет двадцать шесть-двадцать семь?
— Точно.
Я не мог оторвать взгляда от ужасного шрама. По-моему, он появился уже после той ночи.
— Что у тебя за шрам на щеке? Как будто тогда этого не было…
Захарий провел ладонью по щеке.
— Заработал через полгода после нашего знакомства.
— Но полиция вроде бы старалась не оставлять следов?
— Старалась, — рассмеялся он. — Как ни старалась, а все оставляла. Впрочем, шрам я заработал не в полиции, а в солдатской казарме — работал в то время по военной линии. Сам знаешь, арестованным там перво-наперво полагались розги. Вот и я спустя час после ареста должен был получить свою первую порцию. Для чего и послали ко мне совсем молоденького щуплого солдатика. Сапоги на нем были такие, что в каждый он мог влезть обеими ногами. Гимнастерка — ниже колен.
Входит солдатик в камеру и начинает разглядывать — нет, не меня, обстановку. А из обстановки-то всего полусломанный стул да железная койка с соломенным тюфяком, разумеется, без простыни и одеяла. Уставился солдатик на стул-инвалид, на койку, а рук из-за спины не вынимает. Ну, я понял — прячет палку. А снаружи ветер, как сегодня, бьется в окна, бушует по крышам, гуляет по улицам. Не зная, как поступить, солдатик уткнулся взглядом в окошко.
