Прямой путь. Взяли мы первый подъем. Придержал я заднее колесо телеги, так как начинался спуск, на заднице надо съезжать. На середине пути кобылка дернулась и чуть не рванула в сторону. Насилу ее удержал.
Гляжу, в десяти шагах лежит человек. Утихомирил кобылу, подложил под колесо телеги камень и зашагал к лежавшему. Когда приблизился, узнал вчерашнего паренька. Лежит он ничком, на спине кровь запеклась, в ранце — ломоть хлеба и кусок брынзы, что я ему дал. Перевернул его — не шевелится, не дышит. Если, думаю, найдут сейчас его жандармы, то непременно голову отрубят и на шесте по селам носить будут. Этот ужас довелось мне своими глазами наблюдать, и уж лучше без глаз остаться, чем смотреть на такое дважды. Вернулся к кобылке, взялся за вожжи, объехал тело паренька и прямиком на свой клин. По-быстрому разбросал навоз и назад. Уложил партизана на телегу и накрыл попоной. Еду и думаю: «Надо бы похоронить его». Только этой возни мне не хватало. Так-то так, но я же тебе говорил, что человека из себя не вытравишь. Как дорога пошла в гору, кобыла моя чуть не скопытилась, и я остановил ее. Постоял немного, даже папиросу не успел выкурить, как откуда ни возьмись появилось несколько жандармов. Я-за вожжи, а они кричат, чтоб подождал. Проехаться им захотелось. Деваться некуда — остановился. Подошли жандармы, погрузились на повозку. Надеялся я, что не полезут под попону и не найдут партизана, но вышло иначе.
— Что это? — бросил на меня ледяной взгляд их начальник.
— Не видишь, что ли, — ответил я. — Паренек убитый, нашел его посреди дороги.
— И куда же ты его тащишь?! — вызверился другой.
Повозка моя уже ползла вниз.
Я остановил кобылу и говорю:
— Куда-куда, хоронить!
— Никаких похорон партизану не положено! Голову — на кол, потроха псы растащат! — завопили жандармы и принялись стаскивать с него ранец, туристские ботинки.
Ни стыда, ни совести — догола раздели. Слез я на землю, взялся за поводья и говорю:
— Оденьте человека, грех это!
Не слышат меня, добычу делят. А их начальник уже вытащил нож, голову ему сечь.
— Стой! — заорал я во всю глотку.
Тот опешил.
— Чего вылупился, старый хрыч! А ну-ка подожми хвост, пока я башку твою не продырявил.
Стал я умолять его.
— Парень, убери нож! Мертвому — гроб, живому — добро!
Жандарм взялся за винтовку. Кровь ударила мне в голову. Подобрался весь и как закричу:
— Это ты, сукин сын, деда Илию надумал стращать?! На последней войне дед Илия семь раз на штык бросался!
А он целится в меня. Не знаю, чем бы кончилось, но мы остановились прямо над Ущельем, я толкнул кобылку, и задок повозки завис прямо над пропастью. Жандарм забыл о винтовке, побелел, как полотно. Остальные стали цепляться один за другого. Я нагнулся, подложил под переднее колесо камень, чтоб повозка не утянула всех этих скотов, и говорю: