– Ваше высочество… – ночному секретарю страшно, но чутье – тонкий нюх дворцового человека – подсказывает, молчать нельзя.
– Да, – говорить не хочется, но, наверное, секретарь, не замеченный прежде в дурости, знает, что делает, отвлекая Людвига от тяжелых как камень мыслей.
– Полчаса назад в замок прибыла дама… – у секретаря сухо во рту, несмотря на то, что в покоях отнюдь не жарко. Он в ужасе, но отступать поздно, да и некуда.
– Ночью… в непогоду… – князь поднимает взгляд, смотрит внимательно, терпеливо ждет.
– Да, ваша светлость, – даже в неверном свете масляной лампы видно, как побледнел ночной секретарь. Кажется, это называется "смертельная бледность". – Ночью… Ей не хотели открывать, но… Но почему-то открыли.
– Опустили подъемный мост… – экая безделица, не правда ли? Всего-то и дел, что опустить подъемный мост, поднять решетку, открыть ворота… Тому, кто знает, как устроены замковые ворота, кто, как Людо Каген родился и вырос в замке, хорошо известно: это тяжкий труд и непростая задача, не говоря уже о том, что после заката крепости закрываются до утра. Таковы правила. Таков устав караульной службы. Так что и удивляться, собственно, нечему, если вам говорят, что дама прибыла в замок за полночь, потому что, видимо, привыкла путешествовать по ночам.
– Да, ваша светлость, – признает секретарь очевидное. – Это странно, но ей открыли.
– Кто бы это мог быть? – создается впечатление, что вопрос не задан: князь Каген, словно бы, размышляет вслух. Однако задан вопрос или нет, у произнесенной князем фразы есть все признаки вопроса, а из собеседников у Людвига Кагена в данный момент только его ночной секретарь.
– Она не назвалась, ваша светлость, – обреченно признает секретарь. – Но … попросила, чтобы вы ее приняли.
– Попросила? – князь смотрит в глаза секретаря, не мигая. – Или потребовала?
– По… – но тут голос окончательно изменил секретарю, и он не смог продолжить начатое слово.
– Потребовала, – Людвиг не удивлен.
Разве Судьба спрашивает разрешения? Разве Смерть представляется, приходя к тому, на кого пал ее выбор?
– Пустое! – отмахивается он от стремительно впадающего в безумие секретаря и встает. – Пригласи ее войти!
"Ну, вот и все!"
Однако, подумав так, произнеся – пусть и мысленно – эту сакраментальную фразу, он не испытал ни страха, ни волнения. И разочарованию не нашлось места в его гордом сердце. Однако же, стоило ему так подумать, и Людо почувствовал, как отступает боль, и уходит из тела немочь. Когда все кончено, ничто уже не может отвлечь душу от последнего усилия.
"Я прожил, сколько мог…" – даже теперь он не думал о Судьбе или Богах, как о внешней необоримой силе. Людо Каген никогда не был ничьей марионеткой, не признает он чьего-либо права на себя и в это, по всем признакам, последнее мгновение своей жизни.