Он отставил кубок и протянул руку Джеване:
– Пойдем, принцесса! До рассвета не так уж много времени…
– А мне еще надо успеть преставиться, – впервые за все время разговора улыбнулся Людвиг.
– Тогда поспешим, – улыбнулась и Джевана, и эта третья улыбка вышла у нее вполне человеческой.
– Я ошиблась, – по-видимому, если бы не низкая облачность, сейчас бы уже рассвело. Но на дворе зима, а зимой светает поздно, даже если и нет этих чертовых снежных туч.
Людо приподнялся на локте и посмотрел на Джевану. Света от нескольких почти догоревших, но все еще живых свечей хватило, чтобы увидеть: глаза женщины открыты, но смотрит она не перед собой, а в себя. Лежит, словно уснула, утомленная страстью. Прекрасное тело расслаблено, в огромных глазницах сгустилась тень… но принцесса не спит, и, если приглядеться, можно различить блеск ее зрачков. Веки подняты, глаза открыты…
– Я ошиблась, – сказала она, и теперь Людо молча смотрел на Джевану в ожидании продолжения.
Несколько часов назад он без возражений и сожаления принял идею смерти, но вместо того, чтобы умереть, оказался теперь в постели с принцессой Джеваной – самой красивой и желанной женщиной, какую он мог себе представить перед тем, как встретил Мару. Ошиблась ли принцесса, и в чем она ошиблась, если это произошло на самом деле? Вероятно, сейчас он это узнает. Однако одну вещь он уже знал: ошибался он. Предчувствие собственной смерти он принял за неутоленную страсть к Джеване. Ошибся он, ошиблась Маргарита, почувствовавшая в его душе тень, но не способная рассмотреть ее вблизи.
"Я ошибся… и ты, Мара, ошиблась. Тебе не следовало уезжать… "
– Я ошиблась, – словно вторя его мыслям, повторила Джевана. – Не увидела в тебе Тебя. А пока раздумывала… Ты ведь любишь ее, а не меня. Возможно, когда-то – в Кериче или еще раньше – ты меня желал, но это время прошло. Кто она?
– Какая разница? – ответил Людвиг. – Женщина… которая смогла убедить меня, что я люблю ее, а хочу тебя.
– А теперь скажи то, о чем ты подумал на самом деле, – попросила Джевана.
Она по-прежнему лежала на спине, нагая и прекрасная, но чувствовалось, что принцесса нисколько не гордится своей воспетой в песнях красотой, точно так же, как не стесняется наготы.
– Я подумал, – Людо решил, что она может знать, тем более, что никому больше он своей тайны рассказать уже просто не успеет. – Я подумал, что пророчества такого рода, как в моем случае, ничем, собственно, неотличимы от проклятий. Был проклят Хальдеберд, и избранником судьбы – ее орудием – оказался я. И чем же стала для меня эта избранность? Уж не проклятием ли?